|
| [ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Правила форума ] -- [ Зарегистрироваться ] |
| On-line: |
| Зелёный / / Цветы от Маяковского |
| Страницы: 1 |
|
| Автор | Сообщение |
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 07-07-2010 22:21 |
| я, на новом форуме выставлял мало знакомые истории из жизни писателей и поэтов, может кому будет интересно, повторю здесь | |
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 07-07-2010 22:22 |
|
О любви Владимира Маяковского к Лиле Брик все помнят по двум причинам: с одной стороны, то была действительно великая любовь великого, поэта; с другой - Лиля Брик со временем превратила статус любимой женщины Маяковского в профессию. И уже никому не давала забыть, об их странных и порой безумных отношениях; о букетике из двух рыжих морковок в голодной Москве; о драгоценном автографе Блока на только что отпечатанной тонкой книжечке стихов, - обо всех иных чудесах, которые он подарил ей. А ведь Маяковский творил чудеса не только для нее одной, просто о них постепенно забыли. И, наверное, самая трогательная история в его жизни произошла с ним в Париже, когда он влюбился в Татьяну Яковлеву. Между ними не могло быть ничего общего. Русская эмигрантка, точеная и утонченная, воспитанная на Пушкине и Тютчеве, не воспринимала ни слова из рубленых, жестких, рваных стихов модного советского поэта, "ледокола" из Страны Советов. Она вообще не воспринимала ни одного его слова, - даже в реальной жизни. Яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем дыхании, он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его собачья преданность, ее не подкупила его слава. Ее сердце осталось равнодушным. И Маяковский уехал в Москву один. От этой мгновенно вспыхнувшей и не состоявшейся любви ему осталась тайная печаль, а нам - волшебное стихотворение "Письмо Татьяне Яковлевой" со словами: "Я все равно тебя когда-нибудь возьму- Одну или вдвоем с Парижем!" Ей остались цветы. Или вернее - Цветы. Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов - гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента - и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: "От Маяковского". Его не стало в тридцатом году - это известие ошеломило ее, как удар: неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что oн регулярно > > вторгается в ее жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы, Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом. Она уже не понимала как будет жить дальше - без этой безумной любви, растворенной в цветах. Но в распоряжении, ocтавленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова про его смерть. И на следующий день на ее пороге возник > > рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: "От Маяковского". Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось. Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом "люблю", то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти. Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин - а букеты все несли. Посыльные взрослели на ее глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью ему не случилось частью. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность, говорили, улвеликой легенды - маленькой, но неотъемлемой правда это или красивый вымысел, пока однажды, в конце семидесятых yлыбаясь улыбкой заговорщков: "От Маяковского". Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей. Советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери и всегда мечтал узнать попасть в Париж. Татьяна Яковлева была еще жива, и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными. В этом уютном доме цветы были повсюду - как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о когдатошнем романе ее молодости:он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны? Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд... - Пейте чай, - ответила Татьяна - пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь? И в этот момент в двери позвонили. Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: "От Маяковского". У рассыльных привычный труд, - Снег ли, дождик ли над киосками, - А букеты его идут Со словами: от Маяковского. Без такого сияния, Без такого свечения Как не полно собрание Всех его сочинений Стихи Аркадия Рывлина |
|
|
Обитель хороший человек Сообщений: 7817 
|
Добавлено: 08-07-2010 13:56 |
|
интересно, спасибо. у меня была книжка женщины Маяковского, как то так называлась, кто то увел ее, до сих пор жалею 
|
|
|
Обитель хороший человек Сообщений: 7817
|
Добавлено: 08-07-2010 13:57 |
|
|
|
GLORY хороший человек Сообщений: 12034 
|
Добавлено: 08-07-2010 14:20 |
такая трогательная история 
|
|
|
Аттика хороший человек Сообщений: 1360 
|
Добавлено: 09-07-2010 00:33 |
|
мне почему-то стало жалко эту женщину... представила, Человека уже нет, а от него столько лет цветы... это какую надо крепкую психику иметь Как-то давно, мне пришло поздравление с новым годом от друга, которого уже не было, странная была услуга на сервере открыток, повторить эту же открытку через год... |
|
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 09-07-2010 03:10 |
|
Великая гадина Так называет блистательную актрису Любовь Орлову внук режиссера Григория Александрова 29 января исполняется 100 лет со дня рождения Любови ОРЛОВОЙ. Суперзвезда советского кино была настоящей иконой для миллионов зрителей. Но родственники и друзья семьи вспоминают ее очень и очень по-разному. Для многих она была и остается "кинематографическим ангелом". Но кто-то до сих пор считает ее настоящим чудовищем... В канун юбилея мне удалось встретиться с двумя интереснейшими людьми. Наталья Гришина несколько лет была супругой Григория Александрова-младшего, внука знаменитого режиссера Александрова. А Иван Лукашов до сих пор с ним приятельствует. Да и самого мужа Любови Орловой, Александрова-старшего, он знал довольно хорошо. «Экспресс газете» они поведали поразительные и шокирующие факты из биографии звездных супругов. Поскольку Наталья с Иваном постоянно дополняли друг друга, у меня получилось одно интервью на двоих... Выбросила семью из собственного дома - Как известно, общих детей у Орловой с Александровым не было, - напомнили мне собеседники. - Первый раз Александров женился сразу после фильма «Броненосец «Потемкин», где он работал с Эйзенштейном. Супруга Ольга к искусству отношения не имела. Она-то и родила ему сына, которого он назвал Дугласом. - Это еще зачем? - Дед (так звали Григория Васильевича в семье) в то время дружил с голливудским актером Дугласом Фербенксом. Когда Александров сказал американцу, что скоро станет отцом, тот начал смеяться: «Что же ты его в духе времени Трактором назовешь?» - «Как хочу, так и назову, хоть в честь тебя!» - ответил Александров. Когда Ольга умерла, Дугласа отдали в приют... - Говорят, Александров и Эйзенштейн были любовниками? - В те времена Александров пытался все это тщательно скрывать. И Орлова ему в этом помогала. Но ведь есть мужчины, которые любят сразу и женщин, и мужчин?.. _— Кстати, у него был роман и с Гретой Гарбо! Когда Александров стажировался в Голливуде и жил под одной крышей с Эйзенштейном и оператором Тиссе, то двое последних деликатно уходили из дома, когда туда являлась Грета. Во Внуково, на даче у Александрова,стояла фотография: Грета Гарбо в профиль. А на ней губной помадой было написано: «То my love Grigoriy. Hollywood. 1930.» - Про эту дачу ходит масса легенд... - После «Веселых ребят» Александрову и Орловой дали гектар земли. Дачу им строили по проекту шведского архитектора. Внизу был смотровой зал, где крутили кино, стоял прекрасный рояль, в углу комнаты был красивый камин. Второй этаж был разделен как бы на две половины - женскую и мужскую. Женская - комната-будуар с камином, ванной и туалетом. Мужская - с умывальником и камином. На втором этаже была предусмотрена танцевальная терраса, но она по назначению никогда не использовалась. Весь дом был спроектирован только для двоих. Внизу располагались кухня и комната для прислуги. В доме была своя котельная и телефон. Орлова не любила людей, гостей и друзей. Она никого не любила. И хотя в доме хватало места, переночевать гостям было негде. Иногда доходило до маразма. Приезжали люди по делам - сценарий обсудить, музыку к кинофильму, сидели, разговаривали. Вдруг где-то через час Орлова, посмотрев на часы, говорила: «Через пять минут Григорию Васильевичу пора обедать». Все вставали и молча уходили. Она им даже чаю никогда не предлагала. Ее боялись все. Во время войны работники «Мосфильма» уехали в эвакуацию в Алма-Ату. Орлову с Александровым поселили в доме, где жила семья. Так она сказала: «Как это, два Героя Соцтруда будут жить еще с кем-то?» И семью выселили из собственного дома. После одного из выступлений Орловой устроили бега, и она захотела прокатиться в коляске. Села, а лошадь понесла. Выбежал какой-то лейтенант, остановил лошадь. Она его покалечила. Так Орлова, выйдя из коляски, даже не посмотрела в его сторону... - А говорят, что она всем помогала, за всех хлопотала... - Гриша Александров рассказывал со слов деда. В фильме «Летят журавли» есть эпизод, когда одна дама в тяжелое военное время требует машину для увеселительной прогулки, хотя бы и медицинскую. Так вот этот эпизод «списали» с Орловой. Во время войны Орлова захотела слетать в Ленинград посмотреть на белые ночи. Было это то ли после Курской битвы, то ли после Сталинградской. И у маршала авиации затребовала под это дело самолет. Он возмутился. А она ему в ответ: «Вы хотите стать лейтенантом?!» И в итоге своего добилась. - А как вы думаете, зачем Александрову нужна была Орлова? Ведь как женщина она его не интересовала. - Такой брак стал для Александрова ширмой. Орлова хоть и была, как ее называет внук Григория Васильевича, «великая гадина», но Александрова она по-своему любила, стала ему другом и всячески скрывала «голубые» наклонности мужа. Хотя и он тоже по-своему любил ее. - А почему она была «великая гадина»? - Потому что, как только вышла замуж за Александрова, запретила ему общаться с сыном, а потом и с внуком, когда Гриша родился. Хотя о сыне Александров все-таки иногда вспоминал. Он снял его в фильме «Встреча на Эльбе» - Дуглас сыграл американского офицера. Дальнейшую его карьеру в кино блокировала Орлова. Дуглас получил специальное образование и стал очень способным оператором. Но Орлова закрыла для него дорогу на «Мосфильм». Александров втайне от жены устроил сына кинооператором в КГБ. Он снимал самые важные для этого ведомства действия. Например, обмен нашего разведчика Конона Молодого. Потом Дуглас женился, сменил имя на более подходящее и простое - Василий. Родил сына и назвал его Григорием. Гриша Орлову терпеть не мог. Вот эта квартира, где мы с вами сидим, принадлежала Дугласу. И когда сюда приехали Александров с Орловой, Любочка даже не соизволила подняться, она ждала Александрова в машине. Хотя писала ему трогательные открытки, но на самом деле она ненавидела детей, ненавидела себя беременной. - Как беременной? Детей-то не было... И потом, говорят, у них были разные спальни. - Любочка беременела, это доподлинно известно. И делала аборты, потому что ненавидела себя в положении и никогда не хотела иметь детей. - Я думала, она только пластические операции делала. - Пластические операции ей оплачивал Чарли Чаплин. Она их делала во Франции. - Говорят, Орлову очень любил Сталин. - Думаю, да. Между ними возникли какие-то странные дружеские отношения. Они могли разговаривать целый час по телефону, причем в это время Сталина ждали дела. Как-то, вернувшись с одного из кремлевских приемов во Внуково, Любочка обнаружила, что потеряла в Георгиевском зале брошь. Позвонила в Кремль. Сталин распорядился включить в зале свет и найти брошь. Одна жена на двух Александровых - Говорят, Сталин подшучивал над Александровым: мол, если вы будете мучить Любовь Петровну, мы вас расстреляем. - Однажды Берия арестовал Александрова. И тогда Орлова позвонила Самому, и машина с Григорнем Васильевичем вернулась во Внуково ровно через час. Еще был случай. Дед рассказывал. Во время войны за ним приехали. А у него наготове на всякий случай стоял чемоданчик. Дело случилось ночью, шторы в машине были опущены, и он так и не понял, куда его доставили. Заводят его в комнату, а там за столом сидят Сталин, Молотов, Берия и еще какие-то незнакомые ему люди. Сталин сказал: «Мы арестовали вас за то, что вы ведете переписку с иностранцем в военное время, а за это у нас полагается расстрел». У Деда похолодело в груди. Он вспомнил, как однажды Сталин пошутил во время приема с маршалом Куликом, мол, что-то ваши пушки плохо стреляют. A потом маршала арестовали и вскоре расстреляли. Через какое-то время Сталин улыбнулся и сказал: «Не бойтесь. Вам ваш друг Чарли Чаплин письмо с оказией прислал. Вот оно, читайте». Оказалось, госсекретарь США Идеи приехал в Союз и привез письмо от Чарли Чаплина, адресованное Александрову. - Как вы думаете, почему во время «железного занавеса» Орлова с Александровым постоянно выезжали за границу и даже каждый год справляли чаплинский день рождения? - Однажды Берии пришла в голову мысль, что Александрова можно использовать в интересах дела. И во всех послевоенных поездках чету сопровождали «друзья» - люди из ведомства Берии. - Получается, что они работали на нашу разведку? - Получается, так. - Про Александрова говорят, что после смерти Орловой он женился на вдове своего сына Дугласа. - Это Галочка вышла за него замуж. Когда Дуглас умер, она поняла, что из с огромного наследства ей ничего не достанется - квартира государственная, с дачей тоже могли возникнуть проблемы. И, посоветовавшись с юристами, она стала женой Александрова. - Его, помнится, на Людмиле Гурченко молва женила. - Была такая сплетня. Нет, он женился на снохе. Галочка сразу почувствовала себя хозяйкой во Внуково. И в отличие от Орловой очень любила принимать гостей. Она в принципе и не очень скрывала, что не будет горевать по поводу его смерти. Когда Деду стало плохо, она куда-то ушла и «скорую» ему мы вызывали. Как только умерла Opлова, сразу нацепила ее украшения, шубы, хотя до этого предпочитала спортивный стиль. Разница в возрасте у них была очень большая. Александрову года 82, а Галочке - всего 48, когда они стали мужем и женой. Но это замужество счастья Галочке не принесло, через несколько лет и ее не стало. Тарелка Пикассо за бутылку водки - Говорят, Орлова избаловала Александрова. - Избалован он был страшно. Все по часам - завтрак, обед, ужин... За ним приезжала мосфильмовская «Волга». Дедушка брал портфель, выходил из дома, а вся семья должна была стоять на ступеньках и махать ему ручкой. Что мы и делали. Как же, Дедушка идет на работу! Он был одним из тех людей, кто не впускает в себя отрицательные эмоции, потому что они вредят здоровью. Он не хотел знать ни о чем плохом. В том числе о том, что Орлова тяжело больна. Он не сразу узнал, что умер его сын, не поехал на похороны. - А почему Александрова не к Орловой похоронили, а в могилу напротив? - Потому что Галочка оставила место для себя, наивно полагая, что ее тоже похоронят на Новодевичьем. Не тут-то было. Ее похоронили на Ваганьково к Дугласу-Василию. - Так в итоге Галочке удалось сохранить наследство или она, что называется, зря старалась? - Квартира и дача во Внуково достались Грише. В квартире хотели сделать музей Орловой и Александрова - там же были уникальные вещи. Рисунки Эйзенштейна, тарелка, сделанная Пикассо, рисунки Леже, автографы знаменитостей, поздравительное письмо Чарли Чаплина, которое он прислал незадолго до своей смерти, Любочкин портрет, написанный одним из Кукрыниксов, - чего там только не было. - И где это все, насколько я знаю, музея-то нет... - Его и не могло быть. Потому что все эти уникальные материалы бесследно исчезли. Многое из этого Гриша отдавал за бутылку коньяка или водки. Он нигде не работал, никогда. А зарабатывал деньги своеобразным способом. Когда на доме открыли мемориальную доску, к зданию привозили туристов. Что делал Гриша? Он с каждого собирал по трояку и приводил их в квартиру. Десять туристов - 30 рублей. И в ресторан - отмечать. А еще он очень любил нацепить дедовскую звезду Героя Социалистического Труда, взять удостоверение - оно же без фотографии - и пойти, например, в парикмахерскую без очереди. Или в ресторан, когда не было свободных столиков. Сейчас Гриша неплохо устроился благодаря имени своего деда. Живет в Париже, недалеко от Булонского леса. В Москве остался его старший сын - Василий. В П |
|
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 19-07-2010 10:02 |
|
Как уезжал "Буба Касторский"‏ Борис Сичкин "Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума" (отрывок) ...Меня часто спрашивают, почему я, будучи популярным артистом, который хорошо зарабатывал, имел прекрасную трехкомнатную квартиру в центре Москвы, машину, дачу и пр., уехал? В 1971 году меня по сфабрикованному обвинению посадили в Тамбовскую тюрьму. Впоследствии меня оправдали, дело было закрыто, работники прокуратуры наказаны, но до этого я просидел год и две недели в тюрьме, сыну в этой связи не дали поступить в Московскую консерваторию, в течение 2-х лет, пока длилось доследование, мне не давали работать, мое имя вырезали из титров фильма "Неисправимый лгун", в фильме "Повар и певица" меня озвучили другим актером и т.д. Короче, я понял, что страна игривая, в ней с тобой могут сделать все, что угодно, а особенно, учитывая, что у сына Емельяна — в меня — язык до щиколотки, который, как известно, доведет если не до Киева, то уж до тюрьмы точно, я решил удалиться от гнутой страны на максимально возможное расстояние. К счастью, после подачи заявления, если у меня и были какие-то сомнения по поводу принятого решения, то до боли родные, вездесущие подлость и хамство быстро их развеяли. Мать моей жены с нами не уезжала, и, естественно, ее надо было обеспечить жилплощадью. Она была прописана с нами, но, поскольку оставаться одной в 3-х комнатной квартире ей бы не разрешили, я договорился на обмен — 2-х комнатная квартира с доплатой. Этот обмен должен был быть одобрен на собрании правления кооператива, членом которого я состоял. Первым взял слово Николай Рыкунин (возможно, некоторые помнят, был такой эстрадный «дуэт Шуров и Рыкунин). Он долго говорил о Родине, о неустанной заботе о каждом из нас партии и правительства, о совершенстве социалистического строя, о том, что покинуть такую Родину и такой строй может только человек неблагодарный, у которого отсутствует совесть и т.д. Кстати сказать, Рыкунин с пеной у рта, задыхаясь от ненависти к Советской власти, рассказывал мне, что его отец до революции был помещиком под Москвой, добрым, гуманным человеком, заботившемся о крестьянах, далеким от политики. Большевики его, естественно, расстреляли, а жену с грудным младенцем выслали в Сибирь, где она была вынуждена просить милостыню, чтобы не дать умереть маленькому Коле Рыкунину. Выслушав речь Рыкунина, я мягко попытался объяснить, что речь идет не о неблагодарном Сичкине, а о благодарной теще, которая не покидает Родину и имеет право на жилплощадь. Из первого ряда встал похожий на отца Врубелевского Демона концертмейстер Большого Театра Гуревич. (Худая фигура, изогнутая вопросительным знаком, крошечные злобные глазки и змеиные губы придавали ему особый шарм). — Я не желаю присутствовать на концерте Сичкина! — выкрикнул он. — Запретите ему говорить! Я, как патриот, не желаю выслушивать речи отщепенца и предателя Родины? — Не надо так волноваться, патриот Гуревич, — обратился я к нему. — Кстати, какие погоды были в Ташкенте в начале войны? Гуревич: — Пошли вы на .... —Я не могу никуда пойти — идет собрание. - Вы против моей тещи, потому, что она русская? Гуревич онемел. — Да, а во время войны какие погоды были в Ташкенте? — Сичкин, идите к ... матери! — Я же уже вам сказал: я никуда не могу пойти, пока не кончится собрание. Всем известно, что громче всех кричит "держи вора!" сам вор, но работники наших органов люди умные и опытные, им ничего не стоит определить, кто патриот, а кто враг. Судя по вашему фальшивому пафосу, вы, видимо, очень виноваты перед Советской Властью, но успокойтесь: советский суд — самый гуманный суд в мире, и чистосердечное признание, безусловно, смягчит вашу вину. О, совсем забыл, а в конце войны какие погоды были в Ташкенте? — закончил я под хохот собравшихся. Больше всех суетился композитор Марк Фрадкин. В отличие от Рыкунина, который выступал, так сказать, бескорыстно, просто желая подчеркнуть свои патриотизм и лояльность, Фрадкин имел конкретные виды на мою квартиру и развернул активную деятельность еще до собрания: он обрабатывал членов правления, запугивая их тем, как может быть расценена помощь врагу народа, с именем КГБ на .устах ходил по квартирам, собирал подписи жильцов против моего обмена, короче, делал все, что было в его силах, чтобы помешать. С Фрадкиным во время войны мы долгое время были в одной части, где он заслужил звание "самый жадный еврей средней полосы России". Впрочем, я думаю, это было явным преуменьшением, и он вполне был достоин выхода на всесоюзный, если не на международный уровень. Плюшкин по сравнению с ним был мотом. Покойный Ян Френкель, талантливый композитор и очаровательный человек, рассказывал мне, что Фрадкин постоянно уговаривал его зайти в гости, посидеть за рюмкой у его уникального бара. Один раз, когда они были около дома Фрадкина, тот его наконец зазвал, но при этом сказал: — Ян, в баре все есть, но чтобы его не разрушать, а это произведение искусства — ты сам убедишься, купи бутылочку водки. Закуски навалом, но на всякий случай купи колбаски, если хочешь, сыра, ну, рыбки какой-нибудь и возьми батон хлеба. В результате они сели у бара, выпили водку Френкеля, закусили его продуктами, а Фрадкин даже чая не предложил. В свое время Фрадкин мечтал попасть к нам в кооператив по причине хорошего района и того, что он был дешевле других кооперативов, но собрание было категорически против, мотивируя это тем, что Фрадкин не артист эстрады, богат и может купить квартиру в любом другом кооперативе. Я в то время был членом правления, со мной считались, и, когда жена Фрадкина со слезами на глазах умоляла меня помочь им, я, по своей мягкотелости, не смог отказать и уговорил правление проголосовать за Фрадкина. Позже история повторилась с их дочерью, Женей, которая тоже хотела жить в нашем кооперативе. Оба раза члены правления говорили, что они голосовали не за Фрадкина, а за меня. Возвращаясь к нашему собранию, Фрадкин его закончил, коротко и по-деловому резюмировав: — Товарищи, нам надо решить вопрос об обмене Сичкина, в связи с тем, что он бросает нашу Родину, плюет на все то, что сделала для него эта страна и хочет выгодно переметнуться на Запад. Нас он просит в этом ему помочь. Давайте голосовать. Почти все русские, включая членов партии, проголосовали за меня, а все евреи, которых было большинство, против. В результате тещу выгнали из квартиры, а я получил огромное моральное удовлетворение — еду правильно. Как я выяснил, в ОВИРе существовало негласное правило пять раз не принимать анкеты под предлогом того, что они, якобы, неправильно заполнены. Поэтому я пришел в ОВИР и сам сказал, что, чувствую, анкеты неправильно заполнены; лучше будет, если я их перепишу и приду завтра. Служащая ОВИРа улыбалась, кивала, и так пять раз. На шестой день у меня приняли документы, и после всех положенных дальнейших мытарств, 23 мая 1979 года мы прибыли в аэропорт "Шереметьево", откуда должны были вылететь в Вену. По дороге в аэропорт мы проехали мимо огромного плаката с изображением Ленина в кепке, с прищуренными глазами и поднятой в приветствии рукой, который гласил: "Верным путем идете, товарищи!", а в самом "Шереметьево" нас встретил транспарант: "Отчизну я славлю, которая есть, но трижды, которая будет!" Рейс на Вену все время откладывался — то в связи с вылетом комсомольской делегации в Индию, то профсоюзной делегации в Мексику, то партийной делегации в Китай. Я услышал, как один еврей сказал другому: — Слушай, если они все уезжают, давай останемся. ...Первое, что я сделал в Вене, это отправил вызов Фрадкину и в придачу к нему письмо следующего содержания: "Дорогой Марик! Все в порядке, вся наша мишпуха уже в Вене, все удалось провезти и твое тоже. Как ты правильно сказал, таможенники такие же тупые, как вся вонючая советская власть и бигуди осмотреть не догадаются. Так и вышло, только у Симы очень болит шея, все-таки каждый весил три кило. Пусть Рая до отъезда тренирует шею, у тебя шея, конечно, покрепче, но ты ж в бигудях не поедешь. Как нам сказали, в Америке иконы сейчас идут слабо, а ты знаешь, израильтяне из голландского посольства совсем обнаглели и хотят за провоз 20 процентов. Марк, вот прошло, казалось бы, всего несколько дней, а мы уже очень соскучились. Все со слезами на глазах вспоминают твое последнее напутствие: "Я рад и счастлив за вас, что вы покидаете эту омерзительную страну, кошмарное наследие двух мерзких карликов: картавого сифилитика Ленина и рябого параноика Сталина. Дай вам Бог!" А как мы смеялись на проводах, когда ты сказал, что был и остаешься убежденным сионистом, а все твои якобы русские песни на самом деле основаны на еврейском фольклоре, сел за рояль, начал их одним пальцем наигрывать и объяснять, из какого синагогиального кадиша они взяты... Короче, ждем тебя и Раю с нетерпением, дай Бог, уже скоро. Крепко обнимаем, целуем Арон, Пиля, Сима, Двойра и Ревекка". Как мне впоследствии сообщил конферансье Борис Брунов, Фрадкин тут же побежал в КГБ и начал клясться, что у него нет икон и валюты, и он никуда не собирается ехать. Там (еще раз) прочитали письмо и, пытаясь сохранить серьезное выражение лица, посоветовали успокоиться, его никто ни в чем не обвиняет, многие получают вызовы, но если он не и собирается уезжать, ему не о чем волноваться. Фрадкин, тем не менее, был в панике, жена Рая на нервной почве начала курить. Забегая вперед, второй вызов и письмо, но уже на адрес домоуправления "для Фрадкина" и якобы от другого лица я послал из Италии и третье, на адрес Союза Композиторов РСФСР Родиону Щедрину для Фрадкина из Нью-Йорка. Второе письмо: "Привет, Марик! Сразу по делу: твою капусту и рыжье получил, но с летчиками больше в долю не падай — они засветились. Канай в Севастополь, свяжись с кентами и попробуй зафузить моряков атомных подводных лодок. Как договаривались, я откусил три косых, остальное твое, тебя ждет. Антиквар превращай в зелень, его не втырить и могут закнокать. Вообще, ходи на цирлах, подальше от катрана, шныров и козырных — тебе сейчас самое время лепить темнуху. Учти, телефон прослушивается — ботай по фене. Слыхал парашу, как ты вертухаям туфту впаривал — все правильно, пока не откинешься, хиляй за патриота. Вся маза тебя ждет, на любой малине будешь первым человеком, братва мечтает послушать в твоем исполнении песни Шаинского. Поменьше пей и чифири, а то, что Рая шмалит дурь, не страшно — главное, чтоб не села на иглу. Бывай, до встречи. Валера". Фрадкин потерял сон, не помогали сильнейшие снотворные, снова побежал в КГБ, потом в домоуправление, ходил по квартирам, бился в судорогах и кричал, что он не имеет к этому никакого отношения, а все это провокации Сичкина. Рая курила одну за одной и дошла до 4-х пачек в день. В КГБ хохотали до слез и с нетерпением ожидали следующего письма и очередного визита идиота. Письмо третье: "Здравствуй, дорогой Марк! Прости, что так долго не писали, но сначала хотели чить товар, чтобы ты был спокоен. Слава Богу, все ОК, все контейнеры прибыли, с аргентинцами читались, так что ты уже в порядке: даже за один эйнер Рая спокойно может открыть массажный салон, а блядей среди иммигрантов навалом. Вообще, если ты сможешь переправить хотя бы 25 процентов своего состояния, то до конца жизни здесь будешь купаться в золоте. Если ты еще не обрезан, то здесь можно устроить за большие деньги: все иммигранты придут посмотреть на обрезание композитора Марка Фрадкина. Свою коллекцию порнографии не вези, здесь этого добра полно, оставь Жене. Да, и скажи ей, чтобы хотя бы до вашего отъезда перестала фарцевать — береженого Бог бережет. Марик, мой тебе совет: пока ты в Союзе, учи нотную грамоту и хотя бы чуть-чуть гармонию — там ты можешь напеть мелодию, и "негр" ее тебе записывает, а здесь негров много, но все они такие грамотные, как ты. У нас все хорошо: молодые получают вэлфер, старые — пенсию, а бизнесы на кеш. Английский можешь не учить, он здесь не нужен: на Брайтоне все на русско-еврейском жаргоне с одесским акцентом, а то, что у тебя первый язык идиш — огромный плюс. Тебя вся помнят и ждут, а твою знаменитую шутку: "Если бы Фаня Каплан закончила курсы ворошиловского стрелка, мы намного раньше избавились бы от этого картавого фантаста", — здешние артисты читают со сцены. С нетерпением ждем встречи, 3ай гезунд апдетер Мотл Фрадкин! Целуем Наум, Фира, Бася, Абрам и тетя Рахиль! P.S. Будете ехать, пусть Рая не глотает камни — Соня так и не просралась... |
|
|
GLORY хороший человек Сообщений: 12034
|
Добавлено: 19-07-2010 17:19 |
|
|
|
Кент Капитан Сообщений: 9111 
|
Добавлено: 20-07-2010 11:24 |
...не, я щас от смеха лопну  
|
|
|
dr. Dulitl хороший человек Сообщений: 2735 
|
Добавлено: 20-07-2010 16:02 |
|
Спасибо... lucky Сейчас нарыла в Либрусеке.. Я из Одессы здрасьте.. по этим мемуарам можно фильм снимать.. |
|
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 21-07-2010 05:57 |
|
Алмазный венец Цветаевой Марина Цветаева любила свое морское, изменчивое имя, любила свою польскую тезку — Марину Мнишек, жену Самозванца, так скверно кончившую на Руси — ее, венчанную царицу, утопили, а четырехлетнего сына повесили на Спасской башне Московского Кремля. Перекличку страшных судеб двух Марин уловила Анна Ахматова в стихах, посвященных Цветаевой. Легко рифмуются “алмазный венец” Марины Мнишек из пушкинской трагедии и венец поэтический Марины Цветаевой, замененный в конце жизни обеих на трагический — терновый. И уж подлинно Цветаева была “царицей на Москве”, ощущала себя в какой-то мере московским противовесом царственной петербурженки Ахматовой. Ахматова и Цветаева, каждая в своем роде, воплотили представление о женщине-поэте, наделенной высочайшим поэтическим даром и заплатившей за него по самой высокой цене. Как тут не вспомнить кюхельбекеровское: Горька судьба поэтов всех племен, Тяжеле всех судьба казнит Россию… Одна из мемуаристок сборника — Надежда Мандельштам, говорила: “Я не знаю судьбы страшнее, чем у Марины Цветаевой”. Если учесть, кто оценивает цветаевскую судьбу, понятно, как дорого стоит подобный отзыв. Перед нами три тома, вобравшие в себя свидетельства современников об этой необычайной — по своей напряженности и по своей несоразмерной тяжести — жизни. Сетовать на отсутствие печатных свидетельств, скудость мемуаров, нежелание современников поделиться своими мыслями о жизни поэта в данном случае не приходится. Свидетельств много. Внешне они достаточно полно освещают все главные этапы жизни Цветаевой и распределены составителями на три книги: “Рождение поэта”, “Годы эмиграции” и “Возвращение на родину”. Вся жизнь поэта — от детства в Трехпрудном переулке Москвы до последнего вздоха в Елабуге — поместилась на этих 924 страницах. Углубимся же в книгу жизни Марины Цветаевой, поставив перед собой цель, сравнив и сопоставив различные о ней суждения — к чему, собственно, и располагает сборник воспоминаний, — построить из этой разнородной мозаики портрет поэта, прочертить линию его судьбы... А начиналась эта жизнь стремительно и уже на первом этапе — учении — оказалась непохожей на прочие. Все сверстницы, знавшие Цветаеву в гимназические годы, в один голос отмечают ее “странность” и нежелание вписываться в казенные рамки. В результате Марина сменила несколько московских гимназий, ни одной так и не закончив. Что жгло ее изнутри, что мешало пройти обычный гимназический курс? Не забудем, что отцом недоучившейся гимназистки был никто иной, как профессор Иван Владимирович Цветаев, создатель музея изящных искусств в Москве. Кстати, не кончила гимназический курс и младшая его дочь — Ася. Кроме “биографического фактора” — начальное образование сестры Марина и Ася получили не систематическое и не в России, так как с 1902 года должны были кочевать с неизлечимо больной матерью по европейским лечебницам, — были на то и другие причины. Софья Липеровская, учившаяся с Мариной в гимназии фон Дервиз, пишет: “Цветаева оставалась в гимназии фон Дервиз недолго. Ее дерзости учителям и всем начальствующим лицам не могли не встретить сопротивления. Ее вызывали к директору, пытались уговорить, примирить, заставить подчиниться установленным порядкам. Но это было невозможно. Марина ни в чем не знала меры, всегда шла напролом, не считалась ни с какими обстоятельствами”. Татьяна Астапова, одноклассница Марины по гимназии Брюхоненко: “Цветаева каким-то образом была вне гимназической сферы, вне обычного распорядка. Среди нас она была как экзотическая птица, случайно залетевшая в стайку пернатых северного леса... Она неизменно читала или что-то писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе”. По-видимому, кроме резкого независимого характера, не желавшего мириться ни с рутинным школьным распорядком, ни со скучными уроками, жил уже тогда в юной Цветаевой бес поэзии. А на стихи — на их обдумывание и сочинение — требуется время. Все знавшие Цветаеву впоследствии подчеркивают, что она была необыкновенно глубоким и эрудированным собеседником, прекрасно знала мировую литературу. Получается, что львиная доля ее эрудиции — плод самообразования.1 Вместо гимназического аттестата 18-летняя Марина Цветаева могла предъявить отцу свой первый сборник стихов — “Вечерний альбом” (1910 год). Впрочем, весьма проблематично, что таковая замена была бы по вкусу строгому Ивану Владимировичу Цветаеву. В воспоминаниях А.Жернаковой-Николаевой читаем: “Иван Владимирович не понимал, почему ими (сестрами А.и М.Цветаевыми. — И.Ч.) владеют какие-то странные, чуждые ему настроения, почему они ведут самостоятельный, совсем неподходящий, по его мнению, для барышень образ жизни. Ездят одни (в тексте: “они” — И.Ч.) за границу, в последнюю минуту предупреждают его о своих замужествах с молодыми людьми, с его точки зрения неудовлетворительными. Ему казались дикими их знакомые. Цветаев был далек от богемы. И даже стихи Марины, которыми он мог бы по справедливости гордиться, были ему не только непонятными, но, может быть, даже и не совсем приятны...” Да, отец Марины был человеком старой закалки, служил, общался с государем, не разделял новейших увлечений молодежи. Что он мог поделать со своей рано повзрослевшей (и рано лишившейся матери!) вырвавшейся из-под его опеки, курящей, прогуливающей уроки, бунтующей, дерзкой, вечно то что-то читающей, то что-то пишущей Мариной? И замуж-то она вышла — прямо по Чернышевскому. Вспомним, как издевался Достоевский над сценой из “Что делать?”, в которой Вера Павловна, садясь на извозчика, мимоходом роняет матери, что выходит замуж. Поступки “барышень” Цветаевых вызывали порой оторопь не только у добропорядочных обывателей. Писательница Р.М.Хин-Гольдовская в своих дневниках описывает “Обормотник” на Сивцевом Вражке в Москве, богемные обитатели которого во главе с Максом Волошиным, выбросили за борт все “условности”, т.е. всякий порядок, всякую дисциплину: “...Сергей (Эфрон. — И.Ч.) в 16 лет женился на 17-летней поэтессе Марине Цветаевой (очень красивая особа, с решительными, дерзкими до нахальства манерами); сестра этой Марины 15-летняя гимназистка вышла замуж за 15-летнего же гимназиста... Этот супружеский “детский сад” обзавелся потомством — у Марины девочка, у Аси — не знаю кто”. Итак, еще одна ступень биографии Марины Цветаевой — раннее замужество. Мужем Цветаевой — единственным, на всю жизнь — стал также “недоучившийся гимназист” (впоследствии для поступления в университет ему пришлось сдавать экзамен на аттестат зрелости) — Сергей Яковлевич Эфрон. Сергей Эфрон, Сережа — юноша с необыкновенными лучистыми глазами, узколицый, худой, больной чахоткой, отпрыск семьи революционеров-террористов, скрывающий под внешним спокойствием и легкой иронией глубочайшие душевные раны (за два года до встречи с Мариной самоубийством покончил его брат — подросток, а вслед за ним — мать). Из записок Ариадны Эфрон: “Они встретились — семнадцатилетний и восемнадцатилетняя — 5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском, волошинском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей — красивый грустной и кроткой красотой юноша, почти мальчик (впрочем, ей он показался веселым, точнее: радостным!) с поразительными, огромными, в пол-лица, глазами; заглянув в них, и все прочтя наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж! Конечно, сердолик этот он нашел тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых, — и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещенный, крупный камень, который она хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день...” Выбирал в этой ситуации не он — выбирала она, Марина. И впоследствии в их паре главную скрипку играла она, женственная и одновременно мужественная, чем-то всегда напоминавшая мальчика, юношу, недаром в ней, молодой, находили сходство с Сергеем Есениным, недаром сама она видела себя в статуе Пражского рыцаря... Может, именно мужественности ей не хватало в хрупком, болезненном Сергее? Может, свою способность на поступок, на бесстрашие, он хотел доказать себе — и ей, когда в 1914 году добровольцем рвался под снаряды, уезжая с санитарным поездом, когда 2 года сражался в Белом Стане — в пулеметном подразделении Добровольческой армии, когда возглавил кровавый заговор против прозревшего бывшего сталинского агента?.. С другой стороны, Сергей — сын своих родителей, всю жизнь посвятивших борьбе с “царскими сатрапами”, его путь “на плаху” (о, вещая Маринина душа, провидевшая для мужа такой конец!) был словно предопределен заранее. Сергей Эфрон был Мариной околдован. В 3-м томе, в качестве Приложения, приводится небольшой отрывок из его автобиографической повести “Волшебница”, героиней которого является юная Марина, выведенная под именем Мара. За Марой, приехавшей погостить в дом подруги, с любопытством наблюдают два мальчика-подростка, в конце концов, признавшие в ней волшебницу. В поведении Мары по отношению к окружающим “взрослым” много сходства с “новыми людьми”, какими их вывел Чернышевский, — то же чувство собственного достоинства и сознания своей правоты, пусть она и противоречит общепринятым установкам. Семнадцатилетняя Мара, курящая, отказывающаяся от еды, но пьющая крепчайший кофе, так как ей “необходим подъем”, смело и на равных ведет диалог с отцом мальчиков: — Люди, слишком занятые своим здоровьем, мне противны. Слишком здоровое тело всегда в ущерб духу... Папа отодвинул чашку. — Так здоровая душа, по-вашему... — Груба, глуха и слепа, Возьмите одного и того же человека здоровым и больным. Какие миры открыты ему, больному... Мара не хочет “жить долго”, главное, что она ценит в себе, — это воображение: “Мне многого не дано, я не умею доказывать, не умею жить, но воображение никогда мне не изменяло и не изменит”. Мара признается мальчикам, что хочет от жизни “безумия и волшебства”. Еще в том, что у нее нет цели в жизни: “Идти к чему-нибудь одному, хотя бы к славе, значит отрешиться от всего другого. А я хочу — всего!” Поражает, что все основные контуры портрета Марины Цветаевой — власть воображения, стремление уйти от быта, вызывающая странность поведения и облика, безмерность притязаний — прочерчены уже здесь, в этой юношеской повести ее мужа, напечатанной в 1912 году — в год рождения их первенца, дочери Ариадны. Самые точные и зоркие описания Марины Цветаевой, самые меткие и выразительные ее характеристики принадлежат ее дочери — Ариадне Эфрон, или, по-семейному, Але. Все мемуаристы вспоминают маленькую серьезную Алю как “гениального” ребенка, достойного гордости такой матери, как Марина. В 6 лет Аля уже вела дневник, где поместила и портрет своей матери: Моя мать Моя мать очень странная. Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребенка, и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит. У нее светло-русые волосы, они по бокам завиваются. У нее зеленые глаза, нос с горбинкой и розовые губы. У нее стройный рост и руки, которые мне нравятся. Ее любимый день — Благовещение. Она грустна, быстра. Любит Стихи и Музыку. Она пишет стихи. Она терпелива, терпит всегда до крайности. Она сердится и любит. Она всегда куда-то торопится. У нее большая душа. Нежный голос. Быстрая походка. У Марины руки все в кольцах. Марина по ночам читает. У нее глаза почти всегда насмешливые. Она не любит, чтобы к ней приставали с какими-нибудь глупыми вопросами, она тогда очень сердится. Иногда она ходит как потерянная, но вдруг точно просыпается, начинает говорить, и опять точно куда-то уходит. Декабрь 1918 Два самых близких к Цветаевой человека — муж и дочь — разглядели в ней то большое, что, по поговорке, обычно видится на расстоянье. В Алином описании (маленький шедевр!) Цветаева увидена в “льстящем” зеркале; шестилетняя дочь смотрит на мать восхищенными глазами, и эпитеты, которые находит Аля для матери, совпадают с самоописаниями Марины: “нежный голос”, “зеленые глаза”, “быстрая походка”. Кстати, о глазах Цветаевой все вспоминают по-разному — “прозрачные” (Елизавета Кривошапкина), “серо — зеленые” (Павел Антокольский), серые (Валентин Булгаков), так же как и о внешнем ее облике, который в разные периоды и разным людям представлялся то женски привлекательным (Лидия Либединская, причем “молодой и очень красивой” мемуаристка воспринимала Цветаеву весной 1941 года!), то не привлекательным и неженственным, “в ней было что-то андрогинное... внешность ее была непривлекательной” (Роман Гуль, знавший Цветаеву в годы эмиграции). Чего не отрицает ни один мемуарист — это необычности Цветаевой, ее “странности”, непохожести на других. “В сравнении с ней я телка”, — сказала Анна Ахматова, по воспоминаниям Харджиева, после второй встречи с Цветаевой у него в доме в 1940 году. Цветаева во время этой встречи, в противовес молчавшей Ахматовой, “говорила почти беспрерывно”. Хозяин дома, Николай Харджиев, глядя на обеих женщин, думал: “До чего чужды они друг другу, чужды и несовместимы”. Но была у них, несмотря на все различия характера, поэтической манеры, ритмов и рифм, отношения к людям и миру, одна очень близкая черта — бескорыстие, отсутствие жадности к деньгам и вещам, нестяжательство. Обе готовы делиться последним, и вовсе не из-за наличия излишков. Кому не запомнился рассказ Корнея Чуковского, включенный в “Чукоккалу”, как Ахматова отдала ему — для Мурочки — в самое голодное послереволюционное время бутылку молока, подаренную кем-то из поклонников. О Цветаевой есть похожий рассказ у Эмилия Миндлина “Грабитель и поэтесса”, зерно которого пересказано в превосходном предисловии Сергея Волконского к книге “Быт и бытие”, посвященной Марине Цветаевой. “Вы не забыли, как Вы жили? В Борисоглебском переулке. Ведь нужно же было, чтобы “Ваш” переулок носил имя “моего” уездного города! В Борисоглебском переулке, в нетопленом доме, иногда без света, в голой квартире; за перегородкой Ваша маленькая Аля спала, окруженная своими рисунками, — белые лебеди и Георгий Победоносец — прообразы освобождения... Печурка не топится, электричество тухнет... С улицы темь и холод входят беспрепятственно, как законные хозяева... Против вашего дома, на той стороне переулка, два корявых тополя, такие несуразные, уродливые — огромные карлики... А помните, когда вошел к Вам грабитель и ужаснулся перед бедностью, в которой Вы живете? Вы его пригласили посидеть, говорили с ним, и он, уходя, предложил Вам взять от него денег. Пришел, чтобы взять, а перед уходом захотел дать. Его приход был быт, его уход был Бытие”. В рассказе Миндлина “Грабитель и поэтесса” (помещенном в Приложении), художественно воссоздающем историю, случившуюся за две недели до его прибытия в квартиру на Борисоглебском, грабитель оставил Цветаевой сумку с продуктами, и Марина с Алей раздали их нуждающимся соседям. Миндлин, которого в голодном 1921 году Цветаева приютила и подкармливала, видимо, не сомневался, что Марина при всей тяжести и нищете ее с дочерью быта, не захотела оставить у себя “подарок” грабителя. А ведь всего за год до этого в Кунцевском приюте практически от голода умерла младшая дочь Цветаевой трехлетняя Ирина. Трудно представить ситуацию, когда мать решает раздать продукты соседям, а рядом с ней свой голодный ребенок (говорю об Але). Правда, Цветаева всех и всегда удивляла своей “безмерностью”. И о расстрелянном ЧК грабителе Цветаева у Миндлина говорит без доли жалости: “Пустой человек был”. Не слишком ли резко — о том, кто не, сделав зла, проявил добро? Действительно Цветаева так сказала? Могла сказать? Или это позднейшее художественное осмысление случившегося писателем Миндлиным? Если продолжить эту тему, то можно вспомнить, что о “неблагодарности” Цветаевой рассказывают несколько мемуаристов. Марк Слоним: “Она могла быть сухой, несправедливой и жестокой как раз с людьми, старавшимися ей помочь”. В.Сосинский с едкой иронией пишет о цветаевской “неблагодарности” к Слониму, печатавшему все ее произведения в пражской “Воле России”, помогавшему материально, к Колбасиной-Черновой (родственнице мемуариста), приютившей ее семью в парижской квартире. С одной стороны, — желание помочь окружающим, спасти, подставить плечо, с другой — “сухость” с людьми, старавшимися помочь лично ей. Не лежит ли разгадка в том, что Цветаева была горда и знала себе цену? Помощь она принимала не как милость и милостыню, а как нечто причитающееся ей по ее рангу и званию российского поэта. Ведь ощущая себя принцессой, избранницей, божественным “первенцем”, она по капризу судьбы в мире обыденном должна была вести жизнь странницы, труженицы, полунищенки. Упоминавшийся нами Сергей Волконский, внук декабриста, помогал Цветаевой выжить в жестоких и вовсе не поэтических условиях Москвы 21-го года. Его рукописи она переписывала по ночам. Волконский женщин не терпел — для Цветаевой было сделано исключение. Самой Марине, как мне кажется, был важен опыт общения и дружбы с этим удивительным, похожим, по словам Миндлина, на Дон Кихота человеком, чью “золотую русскую речь” эмигранты как образец для будущих поколений записали на пленку. Рядом с Волконским Цветаева ощущала себя отроком-учеником, с ним в ее жизнь вошел “час ученичества”. Точно так в свое время, за 7 лет до этого, была важна для Цветаевой встреча с Софией Парнок (ее сестра Елизавета Тараховская оставила о Цветаевой небольшие, но точные воспоминания), давшей Марине опыт экстремальной и тупиковой — женской любви. Пишу об этом, хотя воспоминаний С.Парнок нет в материалах сборника. В последнее время проявляется повышенный интерес к этой стороне биографии Цветаевой. Представляется, что эпизод с Парнок навеян как “духом времени”, так и не прекращавшимися у Цветаевой поисками себя, своей сущности, своей половинки — мужской или женской, чему не мешали ни раннее замужество, ни материнство. К тому же на лесбийской любви лежал поэтический ореол, ее освещало имя Сафо. И последнее: у поэта все идет в копилку жизненных впечатлений, перемалывающихся в поэзию, и пока копилка пополняется новыми людьми, встречами, любовями, — горит священный огонь в алтаре, жизнь перевоплощается в поэтическое слово. Всем, кто знаком с цветаевским творчеством, внятно, что именно слово для Цветаевой в начале всего. Выразителен рассказ Миндлина о том, как “новояз”, вводимый властью, с его вывеской “Цупвосо”, висевшей на Большой Никитской, был для Цветаевой, может быть, страшней, чем голод, холод и разруха. “Стояли, смотрели, молчали. Обратно шли молча и медленно. Она шла бледная, слегка склонив голову на плечо, курила папиросу за папиросой. Два-три дня ни слова о вывеске на Большой Никитской. И вдруг вечером у печки схватилась за голову: “О боже мой! Цупвосо!” Остановлюсь еще на одном повторяющемся мотиве цветаевской биографии. На страницах многих воспоминаний встречаем утверждение, что Цветаева “выдумывала” людей, наделяла их какими-то другими чертами, чтобы потом вдруг “прозреть”, разочароваться, отойти.2 Об этом читаем у Павла Антокольского, Марка Слонима, Ариадны Эфрон и многих, многих других. “Ее пылкие и восторженные привязанности возникали внезапно и исчезали бесследно. След от них оставался только в стихах. Марина зачеркивала не стихи, а причину их возникновения” (Павел Антокольский). “...Через этот процесс возвеличения, почти обожествления, а затем гневного отрицания, враждебности, насмешки — даже мести — М.И. проходила по отношению к самым разным своим знакомым” (Марк Слоним). “Марина Цветаева... создавала людей. Вызывала их из небытия, из нетути. И наделяла их несметными богатствами. Она их переделывала, перекраивала, перекрашивала или просто выдумывала” (В. Сосинский). По словам того же Владимира Сосинского, и все романы Цветаевой — “выдуманные”. И ведь действительно, Цветаева по-настоящему жила — или лучше сказать, хотела жить — не в реальности, а в выдуманном ею поэтическом мире, там она была царицей, там все было ей под стать и под рост, там чувства были именно того градуса и насыщенности, которые ей требовались. Прямо по боготворимому ею Блоку, она предъявляла к жизни непомерные требования, что пугало и озадачи |
|
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 23-07-2010 11:02 |
 Слева направо: Вознесенский, Волков, Евтушенко. Нью-Йорк, 1992. Фото Марианны Волковой. Снимок сделан на квартире известной переводчицы русской литературы Антонины Буис  Андрей Вознесенский и Аллен Гинзберг (слева) после выступления русского поэта в мастерской художника Франческо Клименте. Нью-Йорк, 1991. Фото Марианны Волковой Американский Вознесенский: мемуар "Когда человек умирает, изменяются его портреты", — это сказано Ахматовой. Добавим: изменяются также его книги. В моей личной библиотеке в Нью-Йорке хранится больше двадцати поэтических книжек, надписанных их автором, недавно скончавшимся в Москве Андреем Вознесенским. Это память о нашем почти сорокалетнем знакомстве, начавшемся еще в Юрмале, в 1971 году. Я тогда пришел к Вознесенскому брать интервью для рижской молодежной газеты. Из этих книг, на которые сейчас смотришь по-новому, мне особенно любопытен двуязычный (на русском и английском) том Nostalgia for the Present: Poems by Andrei Voznesensky, который Андрей подписал мне уже здесь, в Нью-Йорке, где я поселился в 1976 году. Дело в том, что одно из предисловий к этой книге принадлежит сенатору Эдварду Кеннеди. О поэте Вознесенском маститому сенатору сказать особо нечего, но зато он выражает надежду, что появление этого сборника поможет "построить мосты дружбы и сотрудничества между народами Соединенных Штатов и Советского Союза". В переводе с суконного дипломатического языка на обычный, человеческий, это означало, что выход в свет новой подборки стихов Вознесенского каким-то образом уменьшит риск летального конфликта между двумя супердержавами. Сейчас это может показаться странным и забавным. Но люди старшего поколения помнят время, когда такое воспринималось на полном серьезе. Да, взаимная угроза была столь весома и страшна, что любой позитивный сигнал встречался с облегчением. В ту эпоху подобные весточки были сравнительной редкостью и появлялись они в основном в области культурных связей, исполняя роль суррогатных политических жестов. Кстати. Можно ли представить себе, чтобы в 1978 году, когда эта примечательная книга была опубликована, такое же издание вышло бы в Москве с предисловием кого-нибудь из членов тогдашнего Политбюро (приблизительный эквивалент политического веса сенатора Кеннеди в США)? Да нет, никоим образом! А между тем советское руководство хорошо понимало значение Вознесенского (и, конечно, Евтушенко) как своеобразных политических эмиссаров — иначе их не выпускали бы за рубеж с такой завидной регулярностью. В условиях, когда выезды на Запад были главной жизненной приманкой и наградой, это у многих вызывало бешеную злобу и зависть. Тут, однако, надо учитывать все привходящие обстоятельства. С одной стороны, требуется, чтобы тебя приглашали, а для этого следует постоянно поддерживать к себе западный интерес. С другой стороны, крайне не рекомендуется вызывать раздражение, а тем более гнев советского руководства: могут закрыть выезд (что иногда и происходило). Но главное в другом: для Вознесенского, как и нескольких других подобных "счастливчиков", это все-таки была работа, а не туристский круиз — соблазнительная на сторонний взгляд, но нервная и изматывающая. Во время наших с Андреем встреч в Нью-Йорке разговор все время вертелся вокруг того — где, что и как Вознесенский сказал, обычно в политическом плане, кто и как из американских корреспондентов это переврал, и почему это может для Вознесенского плохо кончиться. Внешне спокойный и улыбчивый, Андрей на самом деле был сгустком нервов. Он сам себе представлялся (да, вероятно, и был таковым) акробатом, идущим по проволоке под куполом цирка, безо всякой защитной сетки под ним. Будучи прирожденным дипломатом, Вознесенский создал и умело культивировал свой "американский круг". Это была в первую очередь семья Кеннеди — "королевский дом" Америки. Он был близок и с Робертом, и с Эдвардом, очаровал Жаклин. Жаклин Онассис, как известно, в свои последние годы работала книжным редактором. В этом своем качестве она перекупила права на мою книгу бесед с Джорджем Баланчивым, великим русско-американским хореографом, Жаклин была настоящей русофилкой. Её действительно прельщала русская культура. Время от времени Жаклин звонила мне, чтобы поговорить о той или иной взволновавшей ее российской фигуре. Помню, как однажды она ошарашила меня вопросом: "Скажите, Андрей похож на Есенина?" Выяснилось, что близкий ее друг, Рудольф Нуреев, заявил Жаклин: в России самый популярный поэт — Есенин. А поскольку от Вознесенского она слышала, что самый популярный современный русский поэт — это он, то и решила узнать, насколько стихи Есенина и Вознесенского схожи. Я было начал объяснять Жаклин, что между поэзией Есенина и Вознесенского мало общего, как вдруг подумал: конечно, ведь Есенин — имажинист, автор ярких и смелых метафор! Тут его сходство с Вознесенским несомненно. А что касается популярности, то в этом смысле "Миллион алых роз", пожалуй, не уступит любому самому знаменитому есенинскому стихотворению. "Ближний круг" Вознесенского составляли также титаны американской культуры: Артур Миллер, Норман Мейлер и Аллен Гинзберг. К Гинзбергу Вознесенский относился ласково, хотя и подсмеивался над его неистовой "голубизной", а Мейлера с Миллером, пожалуй, побаивался. Те, в свою очередь, смотрели на Андрея немного сверху вниз, одновременно завидуя советской популярности Вознесенского, позволявшей ему собирать на родине тысячи слушателей на стадионах. Уж дались им эти знаменитые стадионы! Миллер недоуменно пожимал плечами: "Не понимаю, как власти это возволяют Андрею? Ведь в Советском Союзе запрещают и романы, и пьесы, и фильмы. Откуда такая либеральность по отношению к стихам?" И отвечал сам себе: "Наверное, это такая древняя русская традиция — поэт в роли шамана, прорицателя, к голосу которого надо прислушиваться?". Действительно, манера чтения Вознесенского (как и других русских поэтов — Евтушенко, Бродского) резко отличала его от американских коллег. Те, выходя на сцену, чаще всего что-то бубнят себе под нос, как бы извиняясь за свое появление перед публикой. Вознесенский, выходя на публику, преображался. В быту он (до своей болезни) был ловок, изящен как мальчик-паж, говорил быстро и тихо. На эстраде же включал голос на пять форте, бешено разрезая руками воздух. Это была лобовая атака на публику, которая чаще всего заканчивалась прорывом обороны противника. Американские слушатели сдавались толпами. Когда в 1961 году Вознесенский впервые проехался по Америке, то вернувшись, ошарашил нас своей "Треугольной грушей", многие образы из которой зацепились в сознании до сегодняшнего дня: "Автопортрет мой, реторта неона, апостол небесных ворот — аэропорт!"; "Я спускался в Бродвей, как идут под водой с аквалангом". Таких ярких строчек у Вознесенского навалом. Открывая Америку для себя, он открывал ее и для нас. Некоторые морщились. Белла Ахмадулина с укоризной написала: Оторопев, он свой автопортрет сравнил с аэропортом — это глупость. А по-моему — очень даже здорово. Ахматова говорила мне, что Вознесенский — это всего лишь современный Игорь Северянин. Она считала, что Северянин — нечто запредельное по безвкусице и наглому кривлянью. Но в моей нью-йоркской квартире томик Северянина нынче стоит под рукой, рядом с Батюшковым и Аполлоном Григорьевым. И у Андрея Вознесенского на полке русской поэзии навсегда останется свое законное место. |
|
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 01-08-2010 00:42 |
|
Смоктуновский всю жизнь скрывал правду о себе Он играл гениев и неврастеников, говорил, что его характер сформировали пережитые страдания, считал себя типичным порождением своего времени. <<Я - актер космического масштаба>>, - говорил Смоктуновский. При этом умудрялся быть человеком скромным и скандальным одновременно. Перед камерой в работе над картиной порой робко шептал слова, а в жизни устраивал шумные драки с мордобоем и битьем тарелок, выясняя отношения с любовником первой жены. Внешность аристократа - крестьянское происхождение - сломанная судьба - еврейская фамилия. Говорили, что он - обласканный властями, успешный советский артист. Но никто не предполагал даже, что все сыгранные им роли замешены на чудовищном личном горе... На самом деле его фамилия Смоктунович. Писал в анкетах, что белорус, но обманывал. Смоктуновский происходит из семьи польских евреев, его прадед был сослан в Сибирь за участие в польском восстании 1863 года. Родился актер в селе Татьяновка Томской области. Потом семья переехала в Красноярск, где так сильно голодала, что в пятилетнем возрасте его и брата родители просто выгнали из дома - не могли прокормить. Его приютила и воспитала тетка. Воровал на рынке, чтобы выжить. Брат Иннокентия вскоре умер... Учился Смоктуновский плохо, оставался на второй год. После школы мобилизовали и сразу отправили на фронт - в самый ад - на Курскую дугу. Уже через несколько месяцев Иннокентий Смоктуновский оказался в... фашистском плену. Рассказывая позже об этом времени своей жизни, актер говорил, что всегда чувствовал, что его кто-то защищает. Он верил в чудеса. Уверял, что ни разу, побывав в самом пекле войны, не был ранен. <<Когда я был на фронте, рядом со мной падали и умирали люди, а я жив... Я ведь тогда еще не успел сыграть ни Мышкина, ни Гамлета, ни Чайковского - ничего! Судьба меня хранила>>. Рукой провидения он считал и то, что его, сбежавшего от фашистов, умирающего от истощения мальчишку, пустили в дом, спасли, выходили в крестьянской избе совершенно чужие ему люди, которых нашел и отблагодарил после войны. Он был замкнутым и тревожным. В юности актером быть и не мечтал даже. Приятель поступил в студию при Красноярском драмтеатре, и он пошел за компанию. Профессию, которая стала делом жизни, получал с 1945 по 1946 год, вернее, всего 3 месяца - потом его выгнали за драку с формулировкой <<Противопоставил себя коллективу>>. Сразу же <<обнаружились>> факты его пребывания в плену. И тогда он сам себя сослал в Норильск. Уехал туда, рассуждая так: дальше, чем этот город-лагерь, ссылать некуда. Именно тогда он и поменял фамилию Смоктунович на Смоктуновский. Ему предлагали фамилию Славянин - не согласился. В Норильске он узнал, что такое гомосексуализм (среди зэков были люди с нетрадиционной ориентацией). Как позже рассказывал сын актера - Филипп, испытывал к педерастии отвращение всю жизнь. На Севере Смоктуновский заболел цингой и лишился всех зубов. Чтобы спасти жизнь, уехал из города и год работал дворником. Потом поступил в сталинградский театр, женился в первый раз. Всю первую половину жизни - юность, молодость - он страдал. От голода и нищеты, от неразделенной любви (первая жена Римма Быкова изменила ему и вскоре оставила), от непонимания окружающих, от неприятия и насмешек коллег. Он дрался, замыкался в себе, учился выживать и, несмотря ни на что, верил в лучшее будущее. В 1955 году Смоктуновский едет в Москву. Его никто не ждет и не зовет туда. Живет у друзей, пытается найти работу в театре - не берут. Ночует в подъездах на подоконниках. В одном лыжном костюме слоняется неделю на улице - люди, у которых он остановился, уехали в отпуск и не оставили ключей. И тогда произошло чудо. Он любил его вспоминать: <<Как хорошо жить, до удивления хорошо просто жить, дышать, видеть. Я есть, я буду, потому что пришла она>>. Смоктуновский встретился со своей будущей женой - Суламифью в Ленкоме. Она работала костюмершей. <<Я тогда впервые увидел ее... Тоненькая, серьезная, с копной удивительных тяжелых волос. Шла не торопясь, как если бы сходила с долгой-долгой лестницы, а там всего-то было три ступеньки, вниз. Она сошла с них, поравнялась со мной и молча, спокойно глядела на меня. Взгляд ее ничего не выспрашивал, да, пожалуй, и не говорил... но вся она, особенно когда спускалась, да и сейчас, стоя прямо и спокойно передо мной, вроде говорила: <<Я пришла!>> Ну вот поди ж узнай, что именно этот хрупкий человек, только что сошедший ко мне, но успевший однако уже продемонстрировать некоторые черты своего характера, подарит мне детей, станет частью моей жизни - меня самого>>. С этой встречи его жизнь стала другой. У него появились дом, работа, дети - Филипп и Маша. Будущая супруга - 28-летняя Суламифь имела много друзей в столичной артистической среде. Она ни разу не была замужем и не торопилась. Была счастлива и самодостаточна. Смоктуновского представили Ивану Пырьеву, который распорядился пристроить актера в Театр-студию киноактера. И вот тогда появились настоящие роли. Мышкин в БДТ у Георгия Товстоногова, благородный жулик у Рязанова в <<Берегись автомобиля>>. В амплуа Смоктуновского - Гамлет, Чайковский, Моцарт, Бах... В великих он видел смешное и, по сути, играл в кино и на сцене самого себя. Появились почитатели и завистники. - Папа мне рассказывал, что некоторые коллеги писали на него доносы то ли в Госкино, то ли в Союз кинематографистов, - рассказывал сын Смоктуновского Филипп. - Так они, как им казалось, защищали интересы советского искусства. Смоктуновский был актером, нарушающим все правила и совместившим все противоречия. Великим юродивым, своим в доску и не от мира сего. Барином и крепостным. Может, и не советским, но родным. Иннокентий Михайлович Смоктуновский родился 28 марта 1925 года. Участвовал в сражении на Курской дуге, в форсировании Днепра, освобождении Киева. Был в плену, бежал. Дошел до Берлина. Умер 3 августа 1994 года. Сын Филипп (53 года) - переводчик научно-фантастической литературы. Внучка - актриса Анастасия Буцкова (28 лет). Дочь Мария Смоктуновская (45 лет) - балерина, сотрудник музея МХАТа. |
|
|
Кент Капитан Сообщений: 9111
|
Добавлено: 01-08-2010 15:35 |
|
...интересно, когда пишут о несчастьях, стараются как-то оправдать - попал в плен ,а был мальчишкой, зато в конце с гордостью заявляют,что участвовал в сражении и дошел до Берлина...думаю, Смоктуновский от подобной писанины в гробы перевернулся бы...актер действительно был хороший, говорил с придыхом, как Доронина
|
|
|
lucky хороший человек Сообщений: 353 |
Добавлено: 08-08-2010 19:39 |
|
Семен Бадаш (Германия В.И.Лебедев-Кумач - поэт и плагиатор Годовщины смерти В.И.Лебедева-Кумача проходят совсем незаметно, да и имя его стало с годами забываться. А между тем, без него представление о советской поэзии было бы неполным. Самое интересное, что его творчество было как бы двумя сторонами одной и той же медали. Одна сторона общеизвестна всем, а другая открылась спустя много лет после его смерти. Сын сапожника (ох, уж эти сыновья сапожников, включая и "кремлевского горца"!) в 18 лет занялся переводами Горация. Вскоре, поняв, что переводы древней Эллады карьеры не сделают, он активно вкючился в идеологическую реальность советской власти, начав публиковать свои вирши в журналах "Крокодил" и "Лапоть" (был и такой в 20-х годах). Своей критикой они были направлены против обывательщины и мещанства. Но Лебедев-Кумач не ограничивался лишь критикой. Он яростно поддерживал линию партии "в борьбе с классовым врагом": Но приглянитесь зорче и копните Их прошлое, привычки и уклад, И сразу станут видимыми нити, Которые людьми руководят Глядишь, один - сын прасолов богатых, Другой - салонным адвокатом был, Тот не забыл, что князем был когда-то, А этот особняк свой не забыл. Встречаются пружинки и попроще: Здесь вспоминают собственный кабак, Там высланы на север зять и теща, Тут раскулачен деверь и свояк. И гражданин, грозящийся припомнить Обиды прошлые большевикам, Окажется женатым на поповне иль сыном синодального дьячка. Этот список потенциальных врагов советской власти являлся прямой инструкцией для повсеместной "работы" соответствующих "органов". Одним из первых Лебедев-Кумач начинает создавать "культ Сталина": Вся страна весенним утром, Как огромный сад стоит, И глядит садовник мудрый На работу рук своих... Он помощников расспросит: Не проник ли вор тайком? Сорняки где надо скосит, Даст работу всем кругом... Василий Иванович с большим вдохновением пишет "Гимн НКВД", а затем "Гимн партии большевиков". Читатели старшего возраста хорошо помнят: Славой овеяна, Волею спаяна, Крепни и здравствуй во веки веков, Партия Ленина, Партия Сталина, Мудрая партия большевиков Не забывал Лебедев-Кумач и подрастающую молодежь: Будь упорным, умным, ловким, Различать умей врагов, И нажать курок винтовки Будь готов! Всегда готов! В каких врагов бдительному пионеру надо разрядить свою винтовку автор не уточняет, но и без уточнений юношеству совершенно ясно. А далее следует поэма "Случай в школе", в которой поэт прямо призывает советских школьников к доносительству и стукачеству. Школьница Оля долго не решалась донести на соученика-хулигана, но все же решилась, а потому поэма заканчивается: Увидел врага - давай отпор, Не трусь, как гнилой обыватель. Судим не только убийца и вор - Судим и укрыватель. И тем, кто хочет творить и расти В великой советской школе, Надо подчас поучиться пойти К маленькой школьнице Оле. Как один из организаторов в 1934 году Союза советских писателей, Лебедев-Кумач был первым советским поэтом, награжденным в 1937 году орденом "Трудового красного знамени", а в 1938 году "за выдающиеся заслуги в области художественной литературы" его награждают орденом "Знак почета". В 1940 году "за образцовое выполнение приказов командования в борьбе с белофинами" - орденом "Красной звезды". В сентябре 1939 года в качестве военного корреспондента он участвует в очередном разделе Польши, что именовалось "протягиванием руки помощи страдающим братьям украинцам и белорусам". Но на этот раз обходится без награждения. Идя в ногу с призывами партии беречь социалистическое имущество и бдить, Лебедев-Кумач пишет поэму "Быль о Степане Седове": ночной сторож охраняет колхозный сарай и видит, что в селе пожар и сгорает его хата вместе с семьей, но поста своего не покидает - охраняемое им колхозное имущество дороже семьи и хаты. В самый разгар Большого террора Кумач писал: "Я такой другой страны не знаю, где так вольно дышит человек"... замечу, что ставшую чуть ли не гимном, в сталинских Особых лагерях ее пели иначе: Широка страна моя родная, Много тюрем в ней и лагерей, Я другой такой страны не знаю Где б так зверски мучили людей... Лебедев-Кумач любил выступать со стихами перед разной аудиторией. Выслушав одну из таких речей, вернувшийся после очередной посадки Ярослав Смеляков во всеуслышание в зале сказал: "Надоела всем моча Лебедева-Кумача". А на одном из заседаний Верховного Совета Василий Иванович выступил с такой речью: Товарищи депутаты Верховного Совета! Быть может впервые в истории земли В народный парламент вошли поэты, А вместе с поэтами рифмы вошли: Да здравствует Российская Федерация! Да здравствует вся советская страна! Да здравствует великий русский народ, Да зравствуют все нации и племена! В 30-х годах ни один советский фильм не обходился без участия Лебедева-Кумача: "Веселые ребята", "Цирк", "Волга-Волга", "Вратарь", "Дети капитана Гранта", "Трактористы", "Богатая невеста", "Если завтра война"... Незадолго до войны он писал - о летчиках: Если враг обнаглевший посмеет Перейти за пороги границ, Небеса над врагом почернеют Грозной тучей сталинских птиц... О танкистах: Отвагой и волей танкисты сильны, сильны боевой учебой, любому врагу наши танки страшны, а кто не боится - попробуй!.. Вся эта шапкозакидательная поэзия, как и "И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом", 22 июня 1941 года оказалась очередной пустопорожней пропагандой. 24 июня в газетах "Известия" и "Красная звезда", т.е. на второй день войны, были опубликованы всем известные стихи "Священная война", а 30 июня все радиостанции Советского Союза передавали эти стихи поначалу на музыку Матвея Блантера, а еще через день на музыку Александра Васильевича Александрова. Патриотическая песня поднимала и воодушевляла народ на борьбу с врагом. Говорили, что она вывела из оцепенения в первые дни войны даже "кремлевского горца". А Лебедев-Кумач всем похвалялся, что он "эти стихи написал за одну ночь" и добился заветной Сталинской премии. А в середине 40-х он впал в тяжелую депрессию, совсем перестал писать, затем и вовсе лишился рассудка. Ничем не могли помочь и известные психиатры. Лебедев-Кумач скончался в феврале 1949 года. В правительственном некрологе, в частности, говорилось: "В. И.Лебедев-Кумач внес в сокровищницу советской поэзии простые по форме и глубокие по содержанию произведения, ставшие неотъемлемой частью нашей социалистической культуры..." И это верно, если прославление партии, создание культа диктатора, призывы к стукачеству считать социалистической культурой... А теперь - о другой, малоизвестной, стороне "медали"... Фаина Квятковская Мой знакомый журналист, бывший сотрудник "Литературной газеты", Андрей Малмгин, тщательно изучавший творчество Лебедева-Кумача, чудом разыскал и нашел в Ленинграде старушку Фаину Марковну Квятковскую, жившую в коммунальной квартире по улице Салтыкова-Щедрина. После пережитого еврейского гетто и бегства из него в Советский Союз, многолетних скитаний по городам Сибири, единственной оставшейся у нее ценностью была папка с пожелтевшими старыми документами. Она - композитор и поэтесса. В Польше писала музыку и тексты к разным песенкам под псевдонимом Фани Гордон. Особую известность она получила в 1931 году своим танго "Аргентина" и фокстротом "У самовара", написанных ею для варшавского кабаре "Морское око", что на углу Краковского предместья и Свентокшских бульваров (оно существует и поныне, но с другим названием). К фокстроту текст помог ей написать владелец кабаре Анджей Власта. Фокстрот "У самовара" стал весьма популярен, его распевала вся Польша: "Под самоварем зидзи мода Маша. Же муси так, а она ние!". В том же году к ней приехали представители германской фирмы "Полидор" и заключили контракт на выпуск пластинки, но попросили сделать перевод с польского на русский, ибо расчитывали на продажу пластинок в городах наибольшего скопления русской эмиграции: Берлине, Риге, Белграде и Париже. Перевод для нее не составил труда, ведь она родилась в Крыму, а полькой считалась лишь по отчиму. В том же году пластинка фирмы "Полидор" вышла миллионным тиражом, и несколько экземпляров из Риги попали в Москву. В 1932 году песенку "У самовара" начал исполнять Леонид Утесов со своим оркестром, а затем она была в его же исполнении записана в студии грамзаписи "Музтрест". В отличие от выходных данных на пластиках "Полидор", где значилось: "музыка Фани Гордон, слова Анджея Власта", на выпущенной советской были данные "Обработка Дидрихса (был такой музыкант в оркестре Утесова. - С.Б.), слова Лебедева-Кумача" (!) Из сталинского Советского Союза в Польшу Пилсудского последовало сообщение собкора газеты "Курьер Варшавски" С.Бегмана под заголовком "За красным кордоном", в котором он писал: "Самый популярный шлягер исполняется в летнем театре Эрмитаж - это известный в Польше фокстрот "У самовара". Уже несколько месяцев он играется на танцплощадках, в ресторанах и кафе, звучит из радиорепродукторов на вокзалах и даже в парикмахерских в русском обозначении "Маша", который был написан Фани Гордон и Анджеем Власта..." Между СССР и Польшей конвенции об авторских правах не существовало, иначе оба автора стали бы миллионерами. Умный одессит Утесов за грамзапись взял себе только исполнительский гонорар, а миллионы рублей авторских всучил жадному до денег Лебедеву-Кумачу. Мое поколение, как и коллекционеры старых пластинок, помнят ее, эту грамзапись, где Утесов пел: У самовара я и моя Маша, И на дворе давно уже темно, А в самоваре так кипит страсть наша, Смеется месяц хитро нам в окно, Маша чай мне наливает И взор ее так много обещает, У самовара я и моя Маша Горячий чай пить будем до утра.... На вопрос, почему она не требовала своих прав, старая Фаина Марковна ответила: "Бороться с многоорденоносным, да еще депутатом Верховного Совета СССР Лебедевым-Кумачом было бы самоубийством. Я просто боялась. Посмотрите, как я скромно живу, у меня нет даже пианино. Играют и поют "У самовара", ну и пусть играют и поют". Только после смерти Лебедева-Кумача Фаина Марковна добилась свидания с Утесовым, поведав ему всю правду о плагиате. Леонид Осипович охал и ахал, обещая ей помочь, но дальше обещания дело не сдвинулось. Лишь в 1972 году она обратилась в ВААП и вскоре получила ответ: "В связи с письмом СЗО ВААП о защите авторских прав на имя Ф.М.Квятковской, Управлением фирмы "Мелодия" дано указание Всесоюзной студии грамзаписи начислить причитающийся тов. Квятковской гонорар за песню "Маша", а также исправить допущенную в выходных данных ошибку. Генеральный директор П.И.Шибанов". Вскоре пришел перевод гонорара на... 9 рублей 50 копеек. Газеты "Советская культура", "Московский комсомолец" и журнал "Советская эстрада и цирк" писали, что найден автор песни "Маша", но ни имени, ни фамилии не сообщали. Но и это еще не все!.. Александр Боде Упомянутый Андрей Малмгин в одной из редакций нашел письмо неизвестной Зинаиды Александровны Колесниковой, живущей в подмосковном дачном поселке. Кратово в Амбулаторном переулке. Малмгин явился к этой престарелой женщине. Еще до визита к ней он обратил внимание, что в "написанной за одну ночь" Лебедевым-Кумачом песне "Священная война" отсутствуют привычная для поэта советская фразеология, а фигурируют такие национально-народные слова, как "ярость благородная", "священная война" и образы из русской истории "с проклятою ордой". Старая женщина оказалось дочерью учителя русского языка и литературы Рыбинской мужской гимназии Александра Адольфовича Боде, который написал эту песню еще в 1916 году! Сравнив рукописный текст Боде с текстом Лебедева-Кумача, Малмгин обнаружил некоторые различия: у Боде "с германской силой темною", а у советского поэта "с фашистской силой темною", у Боде "как два различных полюса", у Лебедева-Кумача эти слова не фигурируют, опустил он и четыре строчки в тексте Боде: Пойдем ломать всей силою Всем сердцем, всей душой За нашу землю милую, За русский край родной Зинаида Александровна Колесникова (в девичестве Боде) показала копию письма, отправленного ею Борису Александровичу Александрову в 1956 году, в котором окончательно ставились все точки над "i". Я опускаю интеллигентное обращение к адресату и часть текста: "Мы все очень рады и большое спасибо Вашему отцу Александру Васильевичу за музыку к "Священной войне", но Лебедев-Кумач скрыл от Вас правду о происхождении текста этой песни. Она родилась в городе Рыбинске на Волге в Первую Мировую войну. Написал текст учитель русского языка и литературы мужской гимназии А.А.Боде - мой отец. Он был образованным человеком, окончил филологический факультет Московского университета. Знал латинский и греческий языки, которые тоже преподавал. В 1916 году дважды в день, идя в гимназию и обратно домой, он встречал колонны новобранцев. Старость свою отец проводил у нас под Москвой около детей и внуков. В последние дни жизни отец говорил о неизбежности войны с Германией: "Я чувствую себя слабым, а вот моя песня может теперь пригодиться". Считая Лебедева-Кумача большим патриотом, отец отправил ему личное письмо с рукописным текстом. Тем более, что отцу нравилась его песня "Широка страна моя родная". Отец долго ждал ответа, умер в 1939 году, так и не дождавшись его. Посылая Вам это письмо, мы убеждены, что Вы, Борис Александрович, должны знать об истинном происхождении этой песни. Будем благодарны, если ответите на это письмо. Зинаида Александровна Боде (в замужестве Колесникова)". Как и Лебедев-Кумач, так и Борис Александров на письмо не ответил. Обе, как Фаина Марковна, так и Зинаида Александровна, при жизни самого советского из всех советских поэтов, боялись писать о подлинном происхождении присвоенных Лебедевым-Кумачом песен. Тем более что муж Колесниковой в 1931 году был арестован и 8 лет спустя вернулся разбитым и больным. В те же годы был арестован его брат, инженер-вагоностроитель, затем последовал арест и зятя, горного инженера. Взрослый сын погиб на фронте в 1942 году, а советский поэт "за одну ночь написал "Священную войну". Миф об этом стойко держится и до сего дня. Андрей Малмгин обращался к главному редактору "Литературной газеты" А.Чаковскому и к его заместителю Е.Кривицкому опубликовать раскрытые данные, но оба в один голос отвечали: "Есть в советской истории мифы, которые разрушать не следует" (!). Более порядочный главный редактор "Недели" В.Сырокомский ответил: "Про "Машу" опубликую, а про "Священную войну" - нет!" В опубликованных в 1982 году отрывках из записных книжек Лебедева-Кумача есть за 1946 год такая запись: "Болею от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть главную задачу - все мелко, все потускнело. Ну, еще 12 костюмов, три автомобиля, 10 сервизов... и глупо, и пошло, и недостойно, и не интересно..." А за два года до потери рассудка записал: "Рабство, подхалимаж, подсиживание, нечистые методы работы, неправда - все рано или поздно вскроется..." Можно считать это признанием и в литературном воровстве. Давно уже нет в живых ни Фаины Марковны Квятковской, ни Зинаиды Александровны Боде (Колесниковой), но неправда вскрылась, а всемогущего орденоносного поэта наказал Бог, лишив его рассудка. И все больше забывается, уходит в забвение самый советский из всех советских поэтов Василий Иванович Лебедев-Кумач |
|
|
Кент Капитан Сообщений: 9111
|
Добавлено: 09-08-2010 10:18 |
|
...Лаки, не сомневаюсь в том, что информация, помещенная Вами полезна и необходима, но дело в том, что это форум....давайте, далее ссылочки делайте, а перед этим, своими словами ,о чем там мы можем прочитать...ок?
|
| Страницы: 1 |
|
| Зелёный / / Цветы от Маяковского |