|
| [ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Зарегистрироваться ] |
| On-line: |
| Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ |
| Страницы: << Prev 1 2 3 4 5 ...... 131 132 133 ...... 312 313 314 315 Next>> |
|
| Автор | Сообщение |
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 13-10-2011 10:17 |
|
И.Киуру Песня моряка Был ли я капитаном? Нет. Но матросом - был. Сам ставил мачты и сам же (э-гей!) Я в бурю мачты рубил. В ураганах, как птица, летал, С буйной ватагой океан бороздил; Плыл простором зеленым, Серым простором плыл. Море выплескивает из себя Цветоподобных медуз, Но раковина жемчужная Всегда в глубине. И во многие порты заходили мы познавать кабаки. И там пускали мы немедленно в ход Тоскующие кулаки. Тяжеловаты были наши кулаки; Вставали на суше мы не с той, видать, ноги! Зато, как чайки, на ванты В море взлетали мы... Был ли я капитаном? Нет. Но матросом - был. Сам ставил мачты и сам же (э-гей!) Я в бурю мачты рубил. Многие годы, как вода, утекли, Как волны ушли они, исчезли между скал, Но разве теперь я знаю, Чего я в море искал? Многие годы, как вода, утекли, Как волны ушли они, пропали между скал... Чего же искал я в море? Какую тайну искал? |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 13-10-2011 10:32 |
|
В.Ходасевич Полузабытая отрада, ночной попойки благодать... Полузабытая отрада, Ночной попойки благодать: Хлебнешь - и ничего не надо, Хлебнешь - и хочется опять. И жизнь перед нетрезвым взглядом Глубоко так обнажена, Как эта гибкая спина У женщины, сидящей рядом. Я вижу тонкого хребта Перебегающие звенья, К ним припадаю на мгновенье - И пудра мне пылит уста ... Смеется легкое созданье, А мне отрадно сочетать Неутешительное знанье С блаженством ничего не знать. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 13-10-2011 10:42 |
|
Эмили Дикинсон «Чтоб свято чтить обычные дни...» Чтоб свято чтить обычные дни- Надо лишь помнить: От вас—от меня— Могут взять они—малость— Дар бытия. Чтоб жизнь наделить величьем— Надо лишь помнить— Что желудь здесь— Зародыш лесов В верховьях небес. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 14-10-2011 00:12 |
|
Владимир Владимирович Набоков К России Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я беспомощен. Я умираю от слепых наплываний твоих. Тот, кто вольно отчизну покинул, волен выть на вершинах о ней, но теперь я спустился в долину, и теперь приближаться не смей. Навсегда я готов затаиться и без имени жить. Я готов, чтоб с тобой и во снах не сходиться, отказаться от всяческих снов; обескровить себя, искалечить, не касаться любимейших книг, променять на любое наречье все, что есть у меня,- мой язык. Но зато, о Россия, сквозь слезы, сквозь траву двух несмежных могил, сквозь дрожащие пятна березы, сквозь все то, чем я смолоду жил, дорогими слепыми глазами не смотри на меня, пожалей, не ищи в этой угольной яме, не нащупывай жизни моей! Ибо годы прошли и столетья, и за горе, за муку, за стыд,- поздно, поздно! - никто не ответит, и душа никому не простит. 1939, Париж |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 14-10-2011 00:20 |
|
Теннисон Альфред СМЕРТЬ СТАРОГО ГОДА Печальна песня зимних вьюг, Все тише колокола глас. Бесшумно соберемся в круг, Ведь Старый Год -- наш давний друг -- Встречает смертный час. О, Старый Год, не умирай! С тобою так сдружились мы. С тобою так сроднились мы. О, Старый Год, не умирай! Он слег, уже не встанет вновь И не увидит вновь восход. Все тише в нем струится кровь... Он дал мне друга, дал любовь, А Новый Год -- возьмет. О, Старый Год, не уходи! Ты слишком долго жил средь нас, Смеялся и любил средь нас. О, Старый Год, не уходи! Он был на выдумки богат, В забавах кто сравнится с ним? И пусть мутнее ясный взгляд, И пусть враги его чернят, Он другом был моим. О, Старый Год, не умирай! Нам было по пути с тобой, Позволь и мне уйти с тобой. О, Старый Год, не умирай! Он чашу жизни до краев Черпал. Увы! Что сталось с ней? Его наследник средь снегов Торопится под отчий кров, Но смерть придет быстрей. У каждого свои права. Сияет небосвод, мой друг, Беспечный Новый Год, мой друг, Спешит войти в свои права. Он тяжко дышит. За стеной Пропел петух. Трещит сверчок. Мелькают тени предо мной. Лег снег. Неярок свет ночной. Уж полночь -- близок срок. Пожми нам руки в смертный час, Поверь, нам жаль терять тебя. Позволь еще обнять тебя. Простись же с нами в смертный час. Он умер. Пробил час потерь И нас покинул Старый Год. Друзья, проститесь с ним теперь, Всплакните -- и откройте дверь Тому, кто молча ждет. А ну-ка выйди на крыльцо. Взгляни-ка на крыльцо, мой друг. Там новое лицо, мой друг. Там новое лицо. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 14-10-2011 00:29 |
|
Кристина Россетти День Рождения Мне сердце птицами поет Что гнезда вьют среди болот Мне серде яблоней цветет Родящей в осень к плоду плод Мне сердце словно небосвод Что в безмятежности плывет На сердце больше нет забот - Любовь идет! Любовь идет! Ты ложе пуха и шелков В пурпур отделай и меха В узор из птиц и из плодов В глаза павлиньего пера Вкрапления серебра и злата В листву и в лилии в цвету Я дню рождения жизни рада - К любви иду! К любви иду! |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 14-10-2011 12:09 |
|
Александр Городницкий Песня заключенного Игорю Губерману (Игорь Губерман - поэт; по ложному обвинению находился 5 лет в заключении, в 1987 г. эмигрировал в Израиль. За рубежом издавался неоднократно) Знакомые граждане и гражданки, Передаю вам пламенный привет. Спит вся Москва, и только на Лубянке Не гаснет свет, не гаснет свет. Нас с детства учат мудрости привычной: Не трогают тебя - и ты не тронь! А мы стремимся к правде горемычной, Как бабочки стремятся на огонь. Мне у барака сумрачные ели Придется наблюдать еще не раз. С тобой давно мы в том огне сгорели, А кто-то в нем сгорает и сейчас. Мне век не знать ни бабы, ни полбанки, Назад дороги не было и нет. Спит вся Москва, и только на Лубянке Не гаснет свет, не гаснет свет. 1979 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 14-10-2011 12:24 |
|
Н.Гумилев После стольких лет я пришел назад... После стольких лет Я пришел назад, Но изгнанник я, И за мной следят. - Я ждала тебя Столько долгих дней! Для любви моей Расстоянья нет. - В стороне чужой Жизнь прошла моя, Как умчалась жизнь, Не заметил я. - Жизнь моя была Сладостною мне, Я ждала тебя, Видела во сне. Смерть в дому моем И в дому твоем,- Ничего, что смерть, Если мы вдвоем. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 14-10-2011 13:17 |
|
Эдвард Эстлин Каммингс Меня на был Меня на был из пола взгляд тихо Устремлён еще живой но отравлённой мыши спросившей Что же сделала вообще Чего б не сделал ты |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 15-10-2011 00:01 |
|
Владимир Маяковский ОБЛАКО В ШТАНАХ Тетраптих (вступление) Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут: досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий. У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огромив мощью голоса, иду — красивый, двадцатидвухлетний. Нежные! Вы любовь на скрипки ложите. Любовь на литавры ложит грубый. А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы! Приходите учиться — из гостиной батистовая, чинная чиновница ангельской лиги. И которая губы спокойно перелистывает, как кухарка страницы поваренной книги. Хотите — буду от мяса бешеный — и, как небо, меняя тона — хотите — буду безукоризненно нежный, не мужчина, а — облако в штанах! Не верю, что есть цветочная Ницца! Мною опять славословятся мужчины, залежанные, как больница, и женщины, истрепанные, как пословица. 1 Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре»,— сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушел от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце — холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Еще и еще, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. Полночь, с ножом мечась, догнала, зарезала,— вон его! Упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного. В стеклах дождинки серые свылись, гримасу громадили, как будто воют химеры Собора Парижской Богоматери. Проклятая! Что же, и этого не хватит? Скоро криком издерется рот. Слышу: тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв. И вот,— сначала прошелся едва-едва, потом забегал, взволнованный, четкий. Теперь и он и новые два мечутся отчаянной чечеткой. Рухнула штукатурка в нижнем этаже. Нервы — большие, маленькие, многие!— скачут бешеные, и уже у нервов подкашиваются ноги! А ночь по комнате тинится и тинится,— из тины не вытянуться отяжелевшему глазу. Двери вдруг заляскали, будто у гостиницы не попадает зуб на зуб. Вошла ты, резкая, как «нате!», муча перчатки замш, сказала: «Знаете — я выхожу замуж». Что ж, выходите. Ничего. Покреплюсь. Видите — спокоен как! Как пульс покойника. Помните? Вы говорили: «Джек Лондон, деньги, любовь, страсть»,— а я одно видел: вы — Джоконда, которую надо украсть! И украли. Опять влюбленный выйду в игры, огнем озаряя бровей загиб. Что же! И в доме, который выгорел, иногда живут бездомные бродяги! Дразните? «Меньше, чем у нищего копеек, у вас изумрудов безумий». Помните! Погибла Помпея, когда раздразнили Везувий! Эй! Господа! Любители святотатств, преступлений, боен,— а самое страшное видели — лицо мое, когда я абсолютно спокоен? И чувствую — «я» для меня мало. Кто-то из меня вырывается упрямо. Allo! Кто говорит? Мама? Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца. Скажите сестрам, Люде и Оле,— ему уже некуда деться. Каждое слово, даже шутка, которые изрыгает обгорающим ртом он, выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома. Люди нюхают — запахло жареным! Нагнали каких-то. Блестящие! В касках! Нельзя сапожища! Скажите пожарным: на сердце горящее лезут в ласках. Я сам. Глаза наслезнённые бочками выкачу. Дайте о ребра опереться. Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу! Рухнули. Не выскочишь из сердца! На лице обгорающем из трещины губ обугленный поцелуишко броситься вырос. Мама! Петь не могу. У церковки сердца занимается клирос! Обгорелые фигурки слов и чисел из черепа, как дети из горящего здания. Так страх схватиться за небо высил горящие руки «Лузитании». Трясущимся людям в квартирное тихо стоглазое зарево рвется с пристани. Крик последний,— ты хоть о том, что горю, в столетия выстони! 2 Славьте меня! Я великим не чета. Я над всем, что сделано, ставлю «nihil». Никогда ничего не хочу читать. Книги? Что книги! Я раньше думал — книги делаются так: пришел поэт, легко разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак — пожалуйста! А оказывается — прежде чем начнет петься, долго ходят, размозолев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения. Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать. Городов вавилонские башни, возгордясь, возносим снова, а бог города на пашни рушит, мешая слово. Улица муку молча пёрла. Крик торчком стоял из глотки. Топорщились, застрявшие поперек горла, пухлые taxi и костлявые пролетки грудь испешеходили. Чахотки площе. Город дорогу мраком запер. И когда — все-таки!— выхаркнула давку на площадь, спихнув наступившую на горло паперть, думалось: в хорах архангелова хорала бог, ограбленный, идет карать! А улица присела и заорала: «Идемте жрать!» Гримируют городу Круппы и Круппики грозящих бровей морщь, а во рту умерших слов разлагаются трупики, только два живут, жирея — «сволочь» и еще какое-то, кажется, «борщ». Поэты, размокшие в плаче и всхлипе, бросились от улицы, ероша космы: «Как двумя такими выпеть и барышню, и любовь, и цветочек под росами?» А за поэтами — уличные тыщи: студенты, проститутки, подрядчики. Господа! Остановитесь! Вы не нищие, вы не смеете просить подачки! Нам, здоровенным, с шаго саженьим, надо не слушать, а рвать их — их, присосавшихся бесплатным приложением к каждой двуспальной кровати! Их ли смиренно просить: «Помоги мне!» Молить о гимне, об оратории! Мы сами творцы в горящем гимне — шуме фабрики и лаборатории. Что мне до Фауста, феерией ракет скользящего с Мефистофелем в небесном паркете! Я знаю — гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете! Я, златоустейший, чье каждое слово душу новородит, именинит тело, говорю вам: мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю и сделал! Слушайте! Проповедует, мечась и стеня, сегодняшнего дня крикогубый Заратустра! Мы с лицом, как заспанная простыня, с губами, обвисшими, как люстра, мы, каторжане города-лепрозория, где золото и грязь изъязвили проказу,— мы чище венецианского лазорья, морями и солнцами омытого сразу! Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев людей, как мы, от копоти в оспе. Я знаю — солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи! Жилы и мускулы — молитв верней. Нам ли вымаливать милостей времени! Мы — каждый — держим в своей пятерне миров приводные ремни! Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его!» Но мне — люди, и те, что обидели — вы мне всего дороже и ближе. Видели, как собака бьющую руку лижет?! Я, обсмеянный у сегодняшнего племени, как длинный скабрезный анекдот, вижу идущего через горы времени, которого не видит никто. Где глаз людей обрывается куцый, главой голодных орд, в терновом венце революций грядет шестнадцатый год. А я у вас — его предтеча; я — где боль, везде; на каждой капле слёзовой течи распял себя на кресте. Уже ничего простить нельзя. Я выжег души, где нежность растили. Это труднее, чем взять тысячу тысяч Бастилий! И когда, приход его мятежом оглашая, выйдете к спасителю — вам я душу вытащу, растопчу, чтоб большая!— и окровавленную дам, как знамя. 3 Ах, зачем это, откуда это в светлое весело грязных кулачищ замах! Пришла и голову отчаянием занавесила мысль о сумасшедших домах. И — как в гибель дредноута от душащих спазм бросаются в разинутый люк — сквозь свой до крика разодранный глаз лез, обезумев, Бурлюк. Почти окровавив исслезенные веки, вылез, встал, пошел и с нежностью, неожиданной в жирном человеке взял и сказал: «Хорошо!» Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров укутана! Хорошо, когда брошенный в зубы эшафоту, крикнуть: «Пейте какао Ван-Гутена!» И эту секунду, бенгальскую, громкую, я ни на что б не выменял, я ни на... А из сигарного дыма ликерною рюмкой вытягивалось пропитое лицо Северянина. Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел! Сегодня надо кастетом кроиться миру в черепе! Вы, обеспокоенные мыслью одной — «изящно пляшу ли»,— смотрите, как развлекаюсь я — площадной сутенер и карточный шулер. От вас, которые влюбленностью мокли, от которых в столетия слеза лилась, уйду я, солнце моноклем вставлю в широко растопыренный глаз. Невероятно себя нарядив, пойду по земле, чтоб нравился и жегся, а впереди на цепочке Наполеона поведу, как мопса. Вся земля поляжет женщиной, заерзает мясами, хотя отдаться; вещи оживут — губы вещины засюсюкают: «цаца, цаца, цаца!» Вдруг и тучи и облачное прочее подняло на небе невероятную качку, как будто расходятся белые рабочие, небу объявив озлобленную стачку. Гром из-за тучи, зверея, вылез, громадные ноздри задорно высморкая, и небье лицо секунду кривилось суровой гримасой железного Бисмарка. И кто-то, запутавшись в облачных путах, вытянул руки к кафе — и будто по-женски, и нежный как будто, и будто бы пушки лафет. Вы думаете — это солнце нежненько треплет по щечке кафе? Это опять расстрелять мятежников грядет генерал Галифе! Выньте, гулящие, руки из брюк — берите камень, нож или бомбу, а если у которого нету рук — пришел чтоб и бился лбом бы! Идите, голодненькие, потненькие, покорненькие, закисшие в блохастом грязненьке! Идите! Понедельники и вторники окрасим кровью в праздники! Пускай земле под ножами припомнится, кого хотела опошлить! Земле, обжиревшей, как любовница, которую вылюбил Ротшильд! Чтоб флаги трепались в горячке пальбы, как у каждого порядочного праздника — выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников. Изругивался, вымаливался, резал, лез за кем-то вгрызаться в бока. На небе, красный, как марсельеза, вздрагивал, околевая, закат. Уже сумашествие. Ничего не будет. Ночь придет, перекусит и съест. Видите — небо опять иудит пригоршнью обгрызанных предательством звезд? Пришла. Пирует Мамаем, задом на город насев. Эту ночь глазами не проломаем, черную, как Азеф! Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы, вином обливаю душу и скатерть и вижу: в углу — глаза круглы,— глазами в сердце въелась богоматерь. Чего одаривать по шаблону намалеванному сиянием трактирную ораву! Видишь — опять голгофнику оплеванному предпочитают Варавву? Может быть, нарочно я в человечьем месиве лицом никого не новей. Я, может быть, самый красивый из всех твоих сыновей. Дай им, заплесневшим в радости, скорой смерти времени, чтоб стали дети, должные подрасти, мальчики — отцы, девочки — забеременели. И новым рожденным дай обрасти пытливой сединой волхвов, и придут они — и будут детей крестить именами моих стихов. Я, воспевающий машину и Англию, может быть, просто, в самом обыкновенном Евангелии тринадцатый апостол. И когда мой голос похабно ухает — от часа к часу, целые сутки, может быть, Иисус Христос нюхает моей души незабудки. 4 Мария! Мария! Мария! Пусти, Мария! Я не могу на улицах! Не хочешь? Ждешь, как щеки провалятся ямкою попробованный всеми, пресный, я приду и беззубо прошамкаю, что сегодня я «удивительно честный». Мария, видишь — я уже начал сутулиться. В улицах люди жир продырявят в четырехэтажных зобах, высунут глазки, потертые в сорокгодовой таске,— перехихикиваться, что у меня в зубах — опять!— черствая булка вчерашней ласки. Дождь обрыдал тротуары, лужами сжатый жулик, мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп, а на седых ресницах — да!— на ресницах морозных сосулек слезы из глаз — да!— из опущенных глаз водосточных труб. Всех пешеходов морда дождя обсосала, а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет; лопались люди, проевшись насквозь, и сочилось сквозь трещины сало, мутной рекой с экипажей стекала вместе с иссосанной булкой жевотина старых котлет. Мария! Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово? Птица побирается песней, поет, голодна и звонка, а я человек, Мария, простой, выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни. Мария, хочешь такого? Пусти, Мария! Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка! Мария! Звереют улиц выгоны. На шее ссадиной пальцы давки. Открой! Больно! Видишь — натыканы в глаза из дамских шляп булавки! Пустила. Детка! Не бойся, что у меня на шее воловьей потноживотые женщины мокрой горою сидят,— это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят. Не бойся, что снова, в измены ненастье, прильну я к тысячам хорошеньких лиц,— «любящие Маяковского!»— да ведь это ж династия на сердце сумасшедшего восшедших цариц. Мария, ближе! В раздетом бесстыдстве, в боящейся дрожи ли, но дай твоих губ неисцветшую прелесть: я с сердцем ни разу до мая не дожили, а в прожитой жизни лишь сотый апрель есть. Мария! Поэт сонеты поет Тиане, а я — весь из мяса, человек весь — тело твое просто прошу, как просят христиане — «хлеб наш насущный даждь нам днесь». Мария — дай! Мария! Имя твое я боюсь забыть, как поэт боится забыть какое-то в муках ночей рожденное слово, величием равное богу. Тело твое я буду беречь и любить, как солдат, обрубленный войною, ненужный, ничей, бережет свою единственную ногу. Мария — не хочешь? Не хочешь! Ха! Значит — опять темно и понуро сердце возьму, слезами окапав, нести, как собака, которая в конуру несет перееханную поездом лапу. Кровью сердце дорогу радую, липнет цветами у пыли кителя. Тысячу раз опляшет Иродиадой солнце землю — голову Крестителя. И когда мое количество лет выпляшет до конца — миллионом кровинок устелется след к дому моего отца. Вылезу грязный (от ночевок в канавах), стану бок о бок, наклонюсь и скажу ему на ухо: — Послушайте, господин бог! Как вам не скушно в облачный кисель ежедневно обмакивать раздобревшие глаза? Давайте — знаете — устроимте карусель на дереве изучения добра и зла! Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу, и вина такие расставим по столу, чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу хмурому Петру Апостолу. А в рае опять поселим Евочек: прикажи,— сегодня ночью ж со всех бульваров красивейших девочек я натащу тебе. Хочешь? Не хочешь? Мотаешь головою, кудластый? Супишь седую бровь? Ты думаешь — этот, за тобою, крыластый, знает, что такое любовь? Я тоже ангел, я был им — сахарным барашком выглядывал в глаз, но больше не хочу дарить кобылам из сервской муки изваянных ваз. Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал, что у каждого есть голова,— отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?! Я думал — ты всесильный божище, а ты недоучка, крохотный божик. Видишь, я нагибаюсь, из-за голенища достаю сапожный ножик. Крыластые прохвосты! Жмитесь в раю! Ерошьте перышки в испуганной тряске! Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски! Пустите! Меня не остановите. Вру я, в праве ли, но я не могу быть спокойней. Смотрите — звезды опять обезглавили и небо окровавили бойней! Эй, вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду! Глухо. Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 15-10-2011 00:27 |
|
Владимир Маяковский НЕОКОНЧЕННОЕ I Любит? не любит? Я руки ломаю и пальцы разбрасываю разломавши так рвут загадав и пускают по маю венчики встречных ромашек пускай седины обнаруживает стрижка и бритье Пусть серебро годов вызванивает уймою надеюсь верую вовеки не придет ко мне позорное благоразумие II Уже второй должно быть ты легла А может быть и у тебя такое Я не спешу И молниями телеграмм мне незачем тебя будить и беспокоить III море уходит вспять море уходит спать Как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете И не к чему перечень взаимных болей бед и обид IV Уже второй должно быть ты легла В ночи Млечпуть серебряной Окою Я не спешу и молниями телеграмм Мне незачем тебя будить и беспокоить как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей бед и обид Ты посмотри какая в мире тишь Ночь обложила небо звездной данью в такие вот часы встаешь и говоришь векам истории и мирозданью V Я знаю силу слов я знаю слов набат Они не те которым рукоплещут ложи От слов таких срываются гроба шагать четверкою своих дубовых ножек Бывает выбросят не напечатав не издав Но слово мчится подтянув подпруги звенит века и подползают поезда лизать поэзии мозолистые руки Я знаю силу слов Глядится пустяком Опавшим лепестком под каблуками танца Но человек душой губами костяком... |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 15-10-2011 00:44 |
|
Владимир Алейников Пора хризантем Наступает пора хризантем — За мостами низовий не видно, — Ты одна затворись насовсем, Чтобы сумеркам было обидно, — Ни в друзья, ни в полон не берут, На поруки принять не желают, — А кому приглянулся уют, Те поют и глаза опускают. Занавесок сквозящая ткань Шевельнётся к вискам своевольно,— И покамест осознана грань, Чем на свете ты столь недовольна? Опустевшую грудь не теснит Пребывание в зале зеркальной, Где подземной воды хризолит Откликается, эха печальней. Сердце горлицам станет сродни, Приютясь под железною крышей, И оранжевый шорох в тени Пробежит за лисицею рыжей, — Ну а если холмам лиловеть, Винограду хмелеть на закате, Чтобы лучше тебя рассмотреть, Появляется белое платье. По аллеям, где шёл не дыша, Чтобы к тихой руке прикоснуться, Приближаешься ты, хороша, И, наверное, надо вернуться, — Приглянулась ты осени вновь, Не забудь о плащах и ненастье, — Ближе губы, и поднята бровь, Всепрощенье сегодня у власти. Как избыток любви ни храни, Грустно ласточкам в хижине ветхой, И на ветках мерцают огни Золочёной шумящею клеткой, — Не припомню и я сгоряча, Что грядущая стужа бормочет, Где подводного царства свеча Отражаться в желании хочет. Мы теперь не зовём за собой, Набродившись вдвоём в переулке, Где пора бы идти за судьбой, — Ну и что же? — всё то же — прогулки, — И стоим на виду между тем, Что открыто и что — за открытьем, И окно, как октябрьский тотем, Не гордится теплом и наитьем. Золотого вина набирай — Утешенья огнём добывают, — И бредущие в будущий рай О неслыханных снах вспоминают, — А пока мы вздохнём наяву, Успокойся — светло и невольно Я и в горе тебя назову — Задержаться дыханию больно. Это, найденных дней не щадя, Не пылает хрусталик зелёный, И подобен струенью дождя Перламутровый гребень Вероны, Избавительных заводей звон Изобилием листьев украшен — Если имя им впрямь легион, Остеречься бы шахматных башен. Я издревле хранил и прощал То, что в слове сказать не сумею, — Словно жилки его ощущал — Озари меня жизнью своею, — Чтобы свидеться в этой игре, Ты навек разгляди и запомни Коронацию крон в октябре, Глазомер запестревшего полдня. И замедленный ход кораблей, Уводящих к обители граций, И в садах развлечения фей Объясни мне сегодня, Гораций, Здесь, где празднество было вчера — И оставлены ратью хмельною Негасимое пламя костра И летучая мышь — Алкиноя. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 15-10-2011 11:19 |
|
Александр Городницкий Песня болотных геологов А женам надоели расставания, Их личики морщинками идут, Короткие вокзальные свидания Когда-нибудь в могилу их сведут. А я иду, доверчивый влюбленный, Подальше от сервантов и корыт, И, как всегда, болот огонь зеленый Мне говорит, что путь открыт. А женам надоели годовщины И частых провожаний маета. Подстриженные бобриком мужчины Уводят их туда, где суета. А я иду, обманом закаленный, Брезентом от случайностей прикрыт, И, как всегда, болот огонь зеленый Мне говорит, что путь открыт. Шагаем мы сквозь лиственное пламя, Нас песнями приветствует страна. Взрастают под чужими именами Посеянные нами семена. А я иду, совсем не утомленный, Лет двадцати, не более, на вид, И, как всегда, болот огонь зеленый Мне говорит, что путь открыт. 1959 Туруханский край, р. Северная (приток Нижней Тунгуски) |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 15-10-2011 11:38 |
|
Н.Гумилев Последнее стихотворение В час вечерний, в час заката Каравеллою крылатой Проплывает Петроград... И горит на рдяном диске Ангел твой на обелиске, Словно солнца младший брат. А у нас на утлой лодке Только синие решетки Перекрещенных штыков. Где лобзавший руку дамам Низко кланяется хамам - Видно, жребий наш таков. Я не трушу, я спокоен, Я - поэт, моряк и воин, Не поддамся палачу. Пусть клеймит клеймом позорным - Знаю, сгустком крови черным За свободу я плачу. Но за стих и за отвагу, За сонеты и за шпагу - Знаю - город гордый мой В час вечерний, в час заката Каравеллою крылатой Отвезет меня домой. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 15-10-2011 11:55 |
|
Боб Кауфман На На перекрёстках новобранцев эмбрионических надежд, утопленных в слезах от героина На перекрёстках новобранцев полётов с Паркером к звезде с набитым звуками карманом На невро-перекрёстках мозга, открытого для безнадёжных электропроводов, На алкогольных перекрёстках бесцветных диспутов и архаичных пережитков На перекрёстках голубых экранов, воздушной кукурузы американской импотенции, На перекрёстках университетов, пошитых интеллектов, и открывателей письма Эллады На перекрёстках войн и мегатонной смерти, универсальной сплошь анестезии, На перекрёстках веры, теоретических лимериках На перекрёстках радио и записей навек, статических событьях. И на рекламных перекрёстках мороженого с фильтром и растворимых растворителей На подростковых перекрёстках, соблазна комиксов, расстроенных гитар, На перекрёстках политических, средь кандидатов и ритуальной лжи. На перекрёстках кинофильмов о Лэсси и о символах других. На перекрёстках интеллекта, на разговорной терапии, анализируемых страхах. И на газетных перекрёстках, на сексуальных заголовках и эрудированных комиках. И на любови разделённой перекрёстках, смертях с поминками, оплаченных в кредит, На философских перекрёстках, на десперадо семантических и продавцов идей И на мещанских перекрёстках частных школ, и пубертата, сексуальных бунтов, На ультра-настоящих перекрёстках любви и американских горках, На перекрёстке одинокого поэта, лежащих листьях и на полных слёз глазах пророка. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 15-10-2011 20:35 |
|
Драйвовое На «Красном октябре», поймав момент, блеснул Медведев. Там теперь Октябрик: есть правда в том, что бывший президент явился на одной из бывших фабрик. Сам повод мне казался пошловат: все сдал, что можно, — так чего бы ради? Там делали когда-то шоколад – теперь собрались те, что в шоколаде (кто отбирал героев – не пойму, но это явно был коварный демон), и стали хором объяснять ему, как правильно он делал все, что делал, как твердо гнул он линию свою, сдаваясь в главном, побеждая в малом… А в это время Путин интервью давал в Барвихе трем телеканалам: зачем – не знаю. Видимо, затем, чтоб местной узаконенной малине по-прежнему мерещился тандем, хотя тандема не было в помине. Сюжет, достойный Агнии Барто, хоть, в сущности, не стоящий полушки. Что он сказал? – а то из вас никто не рассказал бы этого получше! Сигналов новых он не подавал, ничто не предвещало холиваров. Там был из Златоуста сталевар, точнее, златоуст из сталеваров, сияющий, как свежий апельсин, и сообщивший несколько манерно, что летом у него родился сын (стараньями Медведева, наверно). Там был Минаев, рыхлый наш акын, изрекший пару лозунгов протухлых, — он хвалит власти с рвением таким, с каким ругать их принято на кухнях. Весь интернет наизгалялся всласть – на этот подвиг мы всегда готовы. Все повторяли: «Не бросайте власть!». Медведев возмущался: «Что вы, что вы!». О чем писать эпистолу свою – я сам не знал и вглядывался паки, но в это время свежую струю внесла в беседу Тина Канделаки. Сперва она поведала о том, что друг ее, успешный англичанин, себе обрел в России новый дом (должно быть, этот юноша отчаян!): свою судьбину в клочья изодрав, он ринулся сюда, и это здраво. «В одной России есть сегодня драйв! В России невозможно жить без драйва!». Вот вещь, непостижимая уму, но внятная любому в той клоаке: у нас в стране успех придет к тому, в ком будет драйв, сказала Канделаки. И вот, припомнив свой банальный лайф, в порожнее текущий из пустого, — я начал думать: что такое драйв? Как люди понимают это слово – вот эти все, собравшиеся там с какой-то целью, а не ради кайфа, которые резвы не по летам и веселы вообще неадекватно? В конце концов, английский мне знаком, но, отличаясь от меня-изгоя, они другим владеют языком, и «драйв» там значит что-нибудь другое. Страна полна печалей и злодейств, каких не выжечь никаким глаголом, — так как мне этим драйвом овладеть, чтоб стать таким же свежим и веселым? И что есть драйв? Уменье сочетать утробный юморок с напором лести? Уменье врать? Уменье не читать? Искусство с криком «Марш!» бежать на месте? Отыскивать в безжизненности нерв, швыряя в несогласного каменья, умеет весь медведевский резерв; боюсь, что это все его уменье. Науку эту я не угрызу, до светлых их вершин не доползу я: на выпученном радостью глазу там виден отблеск явного безумья. Он и в глазах Медведева блистал. Прошу не плакать чересчур ранимых, — нам четко явлен был Медведев-stylе: манера улыбаться на руинах. В конце концов, когда царит развал, чем утешаться Родине, чего там… «Почаще улыбайтесь», — он призвал. Зачем? Чтоб стать готовым идиотом? Но это вправду новая волна: держаться надо весело и серо. Натужным ликованием полна у них теперь любая атмосфера: шахтер, боксер, свинарка и пастух, ведущий, сталевар и их хозяйва – все пялят зенки, все смеются вслух, и этот общий смех – основа драйва. Врут, что у нас возможностей нема – у нас их край буквально непочатый: утратить стыд, шутя сойти с ума, попасть бесплатно в год семидесятый… Воистину, уж если мы хотим тут выжить и попасть при этом в ящик, то лживый жизнерадостный кретин – достойный и внушительный образчик. А прочие – уже любых кровей, — почувствовав, куда несет стихия, все чаще выбирают drive away. Точнее даже – drive away from here. Дмитрий Быков |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 16-10-2011 00:01 |
|
Татьяна Бек Наугад открываю окошко и книгу... Наугад открываю окошко и книгу, Поправляю оборку на мамином снимке И молчу о тебе, не готовая к сдвигу, Но уже не способная жить по старинке. Одинокий ковчег, где висит в изголовье Католический крест, привезенный из Польши... А эфир сообщает о пущенной крови, А закатное солнце все ярче и больше. ...О, цветение смысла в тени вокализа, И глухая отрада словарных ремесел, И соседка по дому - небедная Лиза (Потому что никто не любил и не бросил!). Поднимаются волны, и гнев, и скитальцы. На прилавках остались весы и акриды. ...Доставай мулине, приспосабливай пяльцы, Разворачивай вышивку пестрой обиды! Пересиживай время, которого нету, В этом узком пенале - с лицом помертвелым. И не жди: ничего не изменится к лету, Потому что в пенале не быть переменам. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 16-10-2011 00:09 |
|
Владимир Жуков Покаяние До сих пор сомневаюсь, что есть Где-то там изначальное чудо. Уповаю, покуда мы здесь, Божьим промыслом живы покуда. Но уже у причала паром, Перевозчик – лихой исполнитель – рубанёт по узлу топором, отпихнётся небесным багром, лишь подаст ему знак Вседержитель. - Нм мозги заморочила власть, Не один только Сталин! Аппаратчики лгал нам всласть, Чтоб послушными стали, Чтобы даже поэт»петуха» Заробел подпустить в общем хоре, И внедрялось в сердца, в потроха Беспросветное горе, Чуть не в каждую душу вошла Самодельная наша доктрина. И летели с церквей купола, Как и головы, - куча мала, Чтоб потом ни двора, ни кола, а теперь и ни дрына…- так ты скажешь?... Уж лучше молчи, безнадёжно твоё упованье. И грошовой не стоишь свечи: Опоздало твоё покаянье. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 16-10-2011 00:17 |
|
Георгий Адамович «По широким мостам... Но ведь мы все равно не успеем...» По широким мостам... Но ведь мы все равно не успеем, Этот ветер мешает, ведь мы заблудились в пути, По безлюдным мостам, по широким и черным аллеям Добежать хоть к рассвету, и остановить, и спасти. Просыпаясь, дымит и вздыхает тревожно столица. Окна призрачно светятся. Стынет дыханье в груди. Отчего мне так страшно? Иль, может быть, все это снится, Ничего нет в прошедшем и нет ничего впереди? Море близко. Светает. Шаги уже меряют где - то. Будто скошены ноги, я больше бежать не могу. О, еще б хоть минуту! Но щелкнул курок пистолета. Не могу... Все потеряно... Темная кровь на снегу. Тишина, тишина. Поднимается солнце. Ни слова. Тридцать градусов холода. Тускло сияет гранит. И под черным вуалем у гроба стоит Гончарова, Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 16-10-2011 11:29 |
|
Александр Городницкий Песня американских подводников На что нам дети, на что нам фермы? Земные радости не про нас. Все, чем на свете живем теперь мы, - Немного воздуха и - приказ. Мы вышли в море служить народу, Да нету что-то вокруг людей. Подводная лодка уходит в воду - Ищи ее неизвестно где. Здесь трудно жирным, здесь тощим проще, Здесь даже в зиму стоит жара, И нету поля, и нету рощи, И нет ни вечера, ни утра. Над нами, как над упавшим камнем, Круги расходятся по воде. Подводная лодка в глубины канет - Ищи ее неизвестно где. Нам солнце на день дают в награде, И спирта злого ожог во рту. Наживы ради снимают бляди Усталость нашу в ночном порту. Одну на всех нам делить невзгоду, Одной нам рапорт сдавать беде. Подводная лодка уходит в воду - Ищи ее неизвестно где. В одну одежду мы все одеты, Не помним ни матери, ни жены. Мы обтекаемы, как ракеты, И, как ракеты, устремлены. Но кто там хочет спасти природу, И детский смех, и весенний день? Подводная лодка уходит в воду - Ищи ее неизвестно где. 1966 |
| Страницы: << Prev 1 2 3 4 5 ...... 131 132 133 ...... 312 313 314 315 Next>> |
|
| Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ |