|
| [ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Зарегистрироваться ] |
| On-line: |
| Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ |
| Страницы: << Prev 1 2 3 4 5 ...... 193 194 195 ...... 312 313 314 315 Next>> |
|
| Автор | Сообщение |
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 06-04-2012 13:09 |
|
ПОЛИНА СЛУЦКИНА УБОГИЕ 1 Дурочкой я чтой-то уродилась дурочкой с большою головою вижу живут люди потихоньку цепляются люди друг за дружку только я ни за кого не цепляюсь ни ходить ни бегать не умею цельный день одинешенька — одна я и живу у мамки за горбом Точно куль с мукой меня носит да судьбу свою проклинает подбираю я крошки губами заливаюсь горючими слезами зачинаю я Боженьке молиться говорю ему я Боженька родимый окажи своей рабе такую милость прибавь силы в мое хилое тело чтоб головка набок не клонилась чтобы шейка тонкая не гнулась Только Боженька от меня отвернулся и ни видеть ни слышать не хочет и взглянуть-то на меня ему противно вот ведь уродилась я такою дурочкой с большою головою 2 Христа ради подайте убогой милости Подойди сударик поближе глянь совсем пуста моя котомка подойди к убогой не побрезгуй и оставь у меня на подоле искорку от твоего пожара твоей радости жаркие уголья лепесток от твоей улыбки сладкую маковку поцелуя говоришь что такую-то малость и в кладовой у себя не отыщешь небогато знать сударь мой живете ты повыверни-ка сударь карманы может денежка где завалялась подари ее страннице убогой загляну я сегодня в лавчонку побренчу монетками в котомке поклонюсь там малому Голубчик а отвесь-ка мне на полтину счастья |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 06-04-2012 23:06 |
|
А.Ерёменко Туда, где роща корабельная лежит и смотрит, как живая, выходит девочка дебильная, по желтой насыпи гуляет. Ее, для глаза незаметная, непреднамеренно хипповая, свисает сумка с инструментами, в которой дрель, уже не новая. И вот, как будто полоумная (хотя вообще она дебильная), она по болтикам поломанным проводит стершимся напильником. Чего ты ищешь в окружающем металлоломе, как приматая, ключи вытаскиваешь ржавые, лопатой бьешь по трансформатору? Ей очень трудно нагибаться. Она к болту на 28 подносит ключ на 18, хотя ее никто не просит. Ее такое время косит, в нее вошли такие бесы... Она обед с собой приносит, а то и вовсе без обеда. Вокруг нее свистит природа и электрические приводы. Она имеет два привода за кражу дросселя и провода. Ее один грызет вопрос, она не хочет раздвоиться: то в стрелку может превратиться, то в маневровый паровоз. Ее мы видим здесь и там. И, никакая не лазутчица, она шагает по путям, она всю жизнь готова мучиться, но не допустит, чтоб навек в осадок выпали, как сода, непросвещенная природа и возмущенный человек! |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 06-04-2012 23:18 |
|
А. Ерёменко Когда, совпав с отверстиями гроз, заклинят междометия воды, и белые тяжелые сады вращаются, как жидкий паровоз, замкните схему пачкой папирос, где «Беломор» похож на амперметр. О, как равновелик и перламутров на небесах начавшийся митоз! Я говорю, что я затем и рос и нажимал на смутные педали, чтоб, наконец, свинтил свои детали сей влажный сад в одну из нужных поз. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 06-04-2012 23:27 |
|
А. Еременко Когда наугад расщепляется код, как, сдвоившись над моментальным проходом, мучительно гений плывет над народом к табличке с мигающей надписью «вход»! Любые системы вмещаются в код. Большие участки кодируют с ходу. Ночной механизмик свистит за комодом, и в белой душе расцветает диод. Вот маленький сад. А за ним — огород. Как сильно с периодом около года взлетала черемуха за огородом, большая и белая, как водород! |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 07-04-2012 13:53 |
|
ИВАН КРЫШЕВ КОМАНДИРОВКА В МАЛАХИТОВУЮ ШКАТУЛКУ Опять железная дорога. Березы, сосны и столбы. Два ритма — сна и хоровода. Два метра — кладбище в пыли. В листве укрытые закаты. На придорожной полосе Местами ландыши распяты И колокольчики в росе. Слова случайно сочетая, Под шум колес и сны стрекоз, В живых крестах из иван-чая, И в белых сумерках берез, В болотцах снов покрытых ряской Открыть закон изумрудной сказки, В кристалл магический войти, Пока железные пути. 1984 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 07-04-2012 14:08 |
|
ВИКТОР КРИВУЛИН ГОСПОДНЕ ЛЕТО Господне Лето! ни шмелев ни шестов такую не застали благостынь: аресты в мае в райскую теплынь в июле в пору дачного блаженства конвейерный допрос, поток слепящей тьмы! здесь папоротник цвел над протоколом и торф горел подкожный и такого гримасничанья девы-Костромы не ведал даже ремизов со сворой своей прелестной нечисти... но вот переломился август и народ на освященье под крыло собора антоновские яблоки несет — и запредельна виза Прокурора поверх постановления ОСО |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 07-04-2012 14:28 |
|
ЕЛЕНА ШВАРЦ ЭЛЕГИЯ НА РЕНТГЕНОВСКИЙ СНИМОК МОЕГО ЧЕРЕПА Флейтист хвастлив, а Бог неистов — Он с Марсия живого кожу снял. И такова судьба земных флейтистов, И каждому, ревнуя, скажет в срок: «Ты меду музыки лизнул, но весь ты в тине, Все тот же грязи ты комок, И смерти косточка в тебе посередине». Был богом света Аполлон, Но помрачился — Когда ты, Марсий, вкруг руки Его от боли вился. И вот теперь он бог мерцанья, Но вечны и твои стенанья. И мой Бог, помрачась, Мне подсунул тот снимок, Где мой череп, светясь, Выбыв из невидимок, Плыл, затмив вечер ранний, Обнажившийся сад; Был он — плотно-туманный — Жидкой тьмою объят, В нем сплеталися тени и облака, И моя задрожала рука. Этот череп был мой, Но меня он не знал, Он подробной отделкой Похож на турецкий кинжал — Он хорошей работы, И чист он и тверд, Но оскаленный этот Живой еще рот... Кость! Ты долго желтела, Тяжелела, как грех, Ты старела и зрела, как грецкий орех, — Для смерти подарок. Обнаглела во мне эта желтая кость, Запахнула кожу, как полсть, Понеслася и правит мной, Тормозя у глазных арок. Вот стою перед Богом в тоске И свой череп держу я в дрожащей руке, — Боже, что мне с ним делать? В глазницы ли плюнуть? Вино ли налить? Или снова на шею надеть и носить? И кидаю его — это легкое с виду ядро, Он летит, грохоча, среди звезд, как ведро. Но вернулся он снова и, на шею взлетев, напомнил мне для утешенья: Давно в гостях — на столике — стоял его собрат, для украшенья, И смертожизнь он вел засохшего растенья, Подобьем храма иль фиала, — Там было много выпито, но не хватало, И некто тот череп взял и обносить гостей им стал, Чтобы собрать на белую бутылку, Монеты сыпались, звеня, по темному затылку, А я его тотчас же отняла, Поставила на место — успокойся, И он котенком о ладонь мою потерся. За это мне наградой будет то, Что череп мой не осквернит никто — Ни червь туда не влезет, ни новый Гамлет в руки не возьмет. Когда наступит мой конец — с огнем пойду я под венец. Но странно мне другое — это Что я в себе не чувствую скелета, Ни черепа, ни мяса, ни костей, Скорее же — воронкой после взрыва, Иль памятью потерянных вестей, Туманностью или туманом, Иль духом, новой жизнью пьяным. Но ты мне будешь помещенье, Когда засвищут Воскресенье. Ты — духа моего пупок, Лети скорее на Восток. Вокруг тебя я пыльным облаком Взметнусь, кружась, твердея в Слово, Но жаль, что старым, нежным творогом Тебя уж не наполнят снова. 1972 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 07-04-2012 18:31 |
|
Б.А.Слуцкий Ну, за всё хорошее Вождь был как дождь — надолго, обложной. Не убежишь, не переждешь. Образовалось что-то вроде долга — вождь был, как мрак, без проблесков, сплошной и протяженный, долгий, словно Волга. Мы думали: его на век наш хватит и останется потомкам. Мы думали, что этот дождь навек, что он нас смоет ливневым потоком. Но клеточки с гормонами взялись, артерии и вены постарались, и умер вождь, а мы, а мы остались. Ему досталась смерть, нам — жизнь. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 07-04-2012 23:58 |
|
А. Еременнко К ВОПРОСУ О ЗАЩИТЕ СРЕДЫ 1 Цветы не пахнут. Пахнет самосвал. Два трактора буксуют на дороге. Четыре агронома, свесив ноги, сидят на стульях около реки. Сидят и смотрят вдаль из-под руки туда, где жар закатов остывает. И восемь рыбок медленно всплывают внизу, как телефонные звонки. Они зажарят мясо — и съедят. Задвинут речь, и свалит их зевота. Потом внезапно вспомнят, что суббота, и спиннинги над ними засвистят. К ним подойдет, расталкивая плес, гофрированный гад из мезозоя, он без сапог, на нем пальто чужое, он весь — как бронепоезд без колес. В лесах же, где оставлен был зазор для наугад блуждающего взора, попрет вовсю естественный отбор, но в сторону отсутствия отбора. Как хорошо в корпускулярный хлам уйти с башкой, вращаясь, как Коперник, и, наступив с размаху в муравейник, провозгласить: — Природа есть не храм! Московский лес игрушечно кипит. В нем зайцы мрут и плавают министры. А он стоит, промытый, как транзистор, и щелкает, и дышит, и свистит... 2 Сама в себе развешана природа: на холмах экспонируют холмы своих холмов округлости, где мы гуляем в котелках и с веерами, — мужчины в брюках, дамы с топорами, собачки с автоматиками и небритый Марк в рубашке из бензина. За деньги можно, вынимая рук пустые клешни из вечерних брюк, смотреть, как развивается природа: налево лес, направо вытрезвитель, а прямо — речка в собственном соку и пароход, похожий на клюку, а паровоз над ними, как числитель. Прекрасен лес и в лесе человек! Я так люблю варенье из малины, по тропкам послоняться и набрать для интересу пучеглазых шишек и возвратиться к ужину домой... А загорится — бомбами затушим! |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 00:10 |
|
А.Еременко В густых металлургических лесах, где шел процесс созданья хлорофилла, сорвался лист. Уж осень наступила в густых металлургических лесах. Там до весны завязли в небесах и бензовоз и мушка дрозофила. Их жмет по равнодействующей сила, они застряли в сплющенных часах. Последний филин сломан и распилен. И, кнопкой канцелярскою пришпилен к осенней ветке книзу головой, висит и размышляет головой: зачем в него с такой ужасной силой вмонтирован бинокль полевой. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 00:30 |
|
Белла Ахмадулина Памяти Бориса Пастернака Начну издалека, не здесь, а там, начну с конца, но он и есть начало. Был мир как мир. И это означало все, что угодно в этом мире вам. В той местности был лес, как огород, — так невелик и все-таки обширен. Там, прихотью младенческих ошибок, все было так и все наоборот. На маленьком пространстве тишины был дом как дом. И это означало, что женщина в нем головой качала и рано были лампы зажжены. Там труд был легок, как урок письма, и кто-то — мы еще не знали сами — замаливал один пред небесами наш грех несовершенного ума. В том равновесье меж добром и злом был он повинен. И земля летела неосторожно, как она хотела, пока свеча горела над столом. Прощалось и невежде и лгуну — какая разница? — пред белым светом, позволив нам не хлопотать об этом, он искупал всеобщую вину. Когда же им оставленный пробел возник над миром, около восхода, толчком заторможенная природа переместила тяжесть наших тел. Объединенных бедною гурьбой, врасплох нас наблюдала необъятность, и наших недостоинств неприглядность уже никто не возмещал собой. В тот дом езжали многие. И те два мальчика в рубашках полосатых без робости вступали в палисадник с малиною, темневшей в темноте. Мне доводилось около бывать, но я чужда привычке современной налаживать контакт несоразмерный. в знакомстве быть и имя называть. По вечерам мне выпадала честь смотреть на дом и обращать молитву на дом, на палисадник, на малину- то имя я не смела произнесть. Стояла осень, и она была лишь следствием, но не залогом лета. Тогда еще никто не знал, что эта окружность года не была кругла. Сурово избегая встречи с ним, я шла в деревья, в неизбежность встречи, в простор его лица, в протяжность речи... Но рифмовать пред именем твоим? О нет. Он неожиданно вышел из убогой чащи переделкинских дерев поздно вечером, в октябре, более двух лет назад. На нем был грубый и опрятный костюм охотника: синий плащ, сапоги и белые вязаные варежки. От нежности к нему, от гордости к себе я почти не видела его лица — только ярко-белые вспышки его рук во тьме слепили мне уголки глаз. Он сказал: «О, здравствуйте! Мне о вас рассказывали, и я вас сразу узнал. — И вдруг, вложив в это неожиданную силу переживания, взмолился: — Ради Бога! Извините меня! Я именно теперь должен позвонить!». Он вошел было в маленькое здание какой-то конторы, но резко вернулся, и из кромешной темноты мне в лицо ударило, плеснуло яркой светлостью его лица, лбом и скулами, люминесцирующими при слабой луне. Меня охватил сладко-ледяной, шекспировский холодок за него. Он спросил с ужасом: «Вам не холодно? Ведь дело к ноябрю?» — и, смутившись, неловко впятился в низкую дверь. Прислонясь к стене, я телом, как глухой, слышала, как он говорил с кем-то, словно настойчиво оправдываясь перед ним, окружал его заботой и любовью голоса. Спиной и ладонями я впитывала диковинные приемы его речи — нарастающее пение фраз, доброе восточное бормотание, обращенное в невнятный трепет и гул дощатых перегородок. Я, и дом, и кусты вокруг нечаянно попали в обильные объятия этой округло-любовной, величественно-деликатной интонации. Затем он вышел, и мы сделали несколько шагов по заросшей пнями, сучьями, изгородями, чрезвычайно неудобной для ходьбы земле. Но он как-то легко и по-домашнему ладил с корявой бездной, сгустившейся вокруг нас,—с выпяченными, дешево сверкающими звездами, с впадиной на месте луны, с грубо поставленными, неуютными деревьями. Он сказал: «Отчего вы никогда не заходите? У меня иногда бывают очень милые и интересные люди — вам не будет скучно. Приходите же! Приходите завтра». От низкого головокружения, овладевшего мной, я ответила почти надменно: «Благодарю вас. Как-нибудь я непременно зайду». Из леса, как из-за кулис актер, он вынес вдруг высокопарность позы, при этом не выгадывая пользы у зрителя — и руки распростер. Он сразу был театром и собой, той древней сценой, где прекрасны речи. Сейчас начало! Гаснет свет! Сквозь плечи уже мерцает фосфор голубой. — О, здравствуйте! Ведь дело к ноябрю — не холодно ли? — вот и все, не боле. Как он играл в единственной той роли всемирной ласки к людям и зверью. Вот так играть свою игру—шутя! всерьез! до слез! навеки! не лукавя! — как он играл, как, молоко лакая, играет с миром зверь или дитя. — Прощайте же! — так петь между людьми не принято. Но так поют у рампы, так завершают монолог той драмы, где речь идет о смерти и любви. Уж занавес! Уж освещает тьму! Еще не все: — Так заходите завтра! — О тон гостеприимного азарта, что ведом лишь грузинам, как ему. Но должен быть такой на свете дом, куда войти — не знаю! невозможно! И потому, навек неосторожно, Я не пришла ни завтра, ни потом. Я плакала меж звезд, дерев и дач — после спектакля, в гаснущем партере, над первым предвкушением потери так плачут дети, и велик их плач. 1962 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 00:50 |
|
Райнер Мария Рильке ДУИНСКИЕ ЭЛЕГИИ (перевод Ольги Слободкиной-von Bromssen) Элегия первая Если я закричу, кто услышит средь ангельских чинов? А и если один из них примет вдруг к сердцу мой крик - содрогнусь. Мне не выжить с ним рядом, с Огромным Его Совершенством. Красота - только первый укол ужаса, переносимый, но как сердце зашлось, оттого, что мы поняли холод, с которым она отстранилась, чтоб нас не разрушить. Каждый Ангел ужасен! А раз это - так, задыхаясь сглотну я свой писк и рыдание. Так к кому обратиться в нужде? К Ангелам? Нет. К людям? Нет. И хитрющие звери давно уж смекнули, как нам здесь неуютно, в разгаданном мире. Что ж тогда остается? Быть может, сосна на холме, на которую смотришь ты изо дня в день, иль вчерашняя улица, да порочная верность привычке, что нас утешала и осталась в глубинах навек. Да, и ночь, ночь, когда ветер, наполненный космосом, ноет на лицах, приподнятых к небу... Ты ждала бы любого, желанная ты, что слегка огорчишь, ты, кого одинокому сердцу придется встретить с немалым усилием... Но разве любовникам легче? Нет, лишь умеют они быть вместе, тем самым скрывая друг от друга свою же судьбу... Ты все еще не понимаешь? Брось пригоршню пустот в пространства того, что вдыхаем... Может, птицы, почуют расширенный воздух, входя во стремительный взлет? Верно, весна не придет без тебя. вот и звезды построились в ряд в надежде, что ты восхитишься, и волна всколыхнулась навстречу из прошлого... так же и скрипка предложила свой звук, когда шел ты меж окон открытых. То наставления были, предназначение. А сможешь исполнить? Вечно тебя отвлекало ожидание того, что имеет название - приближение любимой. (И где бы хранил ее ты, когда эти огромные странные мысли - как приливы-отливы в ночи?) Но пой, долг велит, о великих влюбленных: их славе долгий путь предстоит перед входом в Бессмертие... Ты почти позавидовал им, безнадежно влюбленным, которых увидел влюбленными больше счастливых, взаимновлюбленных - так начни вновь и вновь прославлять их словами, бессильными живописать. Подумай: герой выживает. Даже останки его - всего лишь предлог, чтоб продолжить совершенность рождения. Но природа, исчахнув, забирает влюбленных к себе, будто не в силах исполнить дважды энергий обвал. Думал ли пристально ты О Стампе Гаспаре? Размышлял ли подробно о ней? Так, чтобы девушка, что потеряла любимого, смогла бы сказать по примеру безмерной любви: "Так же и я поступлю". Не пора ли и этим страданиям древним начать приносить нам плоды? Разве время еще не пришло, чтоб в любви мы смогли бы себя свободить от любимого и, дрожа, испытать, как стрела тетиву, собираяся с силой, - себя превзойти при стрельбе, чтоб уже ничего не осталось, ни единого места? Голоса, голоса! Слушай, о сердце, как только святые... Слушай и жди тот огромный призыв, что тебя оторвет от земли, но они продолжали склоняться - непостижимые души, не замечая своей левитации. Вот как полно - "имеющий уши"! Ты же не выдержишь Бога услышанный глас - нет. Но слушай дыхание нежности... и бесконечную весть - она прорастет в тишине. Ее шелест к тебе доносился от тех, кто ушел молодым. Когда же ты в храмы входил в Неаполе, в Риме, разве не судьбы их мягко касались тебя? Или надгробная надпись, что сильно тебя захватила... Помнишь - в Санта Мария Формоза недавно. Что им во мне? Я должен мягко стереть ощущение своей же несправедливости легкой - она иногда замедляет движения их чистого духа. Странно, конечно, больше не жить на Земле, оставить привычки, к которым только что стал привыкать, не придавая значения розам и прочим вещам, как будущим знакам судьбы. И уж не чувствовать Длань, что не может ослабнуть из страха тебя уронить и даже в сторону имя твое отложить, словно куклу без рук. Странно уже не мечтать, не гадать. Странно увидеть все то, что казалось единым, а теперь растеклось во все стороны. Трудно быть мертвым... Пытаешься ты время свое наверстать, что упущено было, пока не начнешь - незаметно - ощущать дуновения Вечности. Но живые не правы в своих резких границах различий. Ведь и Ангелы часто не ведают, с кем они - с мертвыми или живыми... так мне показалось. Вечности дрейф тянет все возрасты мира сквозь оба пространства и звук ее слышен везде. Тот, кто ушел молодым, в скорости нас забывает - можно совсем отстраниться от мира вещей, нежно, словно младенец, что незаметно подрос и отнят от груди. Только тот, кто нуждается в тайнах огромных, тот, кто пьет из источника грусти, веселья и роста, как может он обойтись в своей жизни без них? Разве бессмысленна древняя притча, где музыка вдруг заиграла в разгаре рыданий по Лину, пронзая сухую бесчувственность в ошеломленном пространстве, где юноша-Бог почти перестал пребывать, заставив пустоты звучать, так, чтоб они потрясли, успокоили и помогли нам сейчас? |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 02:19 |
|
Дмитрий Кедрин Песня про Алену-старицу Что не пройдет - Останется, А что пройдет - Забудется... Сидит Алена-Старица В Москве, на Вшивой улице. Зипун, простоволосая, На голову набросила, А ноги в кровь изрезаны Тяжелыми железами. Бегут ребята - дразнятся, Кипит в застенке варево... Покажут ноне разницам Острастку судьи царевы! Расспросят, в землю метлами Брады у ставя долгие, Как соколы залетные Гуляли Доном-Волгою, Как под Азовом ладили Челны с высоким застругом, Как шарили да грабили Торговый город Астрахань! Палач-собака скалится, Лиса-приказный хмурится. Сидит Алена-Старица В Москве, на Вшивой улице. Судья в кафтане до полу В лицо ей светит свечечкой: "Немало, ведьма, попила Ты крови человеческой, Покуда плахе-матушке Челом ты не ударила!" Пытают в раз остаточный Бояре государевы: "Обедню черту правила ль, Сквозь сито землю сеяла ль В погибель роду цареву, Здоровью Алексееву?" "Смолой приправлен жидкою, Мне солон царский хлебушек! А ты, боярин, пыткою Стращал бы красных девушек! Хотите - жгите заживо, А я царя не сглазила. Мне жребий выпал - важивать Полки Степана Разина. В моих ушах без умолка Поет стрела татарская... Те два полка, Что два волка, Дружину грызли царскую! Нам, смердам, двери заперты Повсюду, кроме паперти. На паперти слепцы поют, Попросишь - грош купцы дают. Судьба меня возвысила! Я бар, как семя, щелкала, Ходила в кике бисерной, В зеленой кофте шелковой. На Волге - что оконницы - Пруды с зеленой ряскою, В них раки нынче кормятся Свежинкою дворянскою. Боярский суд не жаловал Ни старого, ни малого, Так вас любить, Так вас жалеть - Себя губить, Душе болеть!.. Горят огни-пожарища, Дымы кругом постелены. Мои друзья-товарищи Порубаны, постреляны, Им глазыньки до донышка Ночной стервятник выклевал, Их греет волчье солнышко, Они к нему привыкнули. И мне топор, знать, выточен У ката в башне пыточной, Да помни, дьяк, Не ровен час: Сегодня - нас, А завтра - вас! Мне б после смерти галкой стать, Летать под низкою тучею, Ночей не спать, - Царя пугать Бедою неминучею!.." Смола в застенке варится, Опарой всходит сдобною, Ведут Алену-Старицу Стрельцы на место Лобное. В Зарядье над осокою Блестит зарница дальняя. Горит звезда высокая... Терпи, многострадальная! А тучи, словно лошади, Бегут над Красной площадью. Все звери спят. Все птицы спят, Одни дьяки Людей казнят. 1938 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 13:11 |
|
СЕРГЕЙ СТРАТАНОВСКИЙ СКОМОРОШЬИ СТИХИ 1. Ты — Горох, Скоморох, Обезьяныч Мужичок в обезьяньей избе Почему обезумевший за ночь Я пришел за наукой к тебе? Я живой, но из жизни изъятый По своей, по чужой ли вине? И любой человек обезьяний И полезен и родственен мне Скоморошить? Давай скоморошить В речке воду рубить топором И седлать бестелесную лошадь С человеческим горьким лицом За избенкой — дорога кривая Ночь беззвездна. Не сыщешь пути И квасок с мужичком попивая Сладко жить в обезьяньей шерсти 1969-72 2. Кто пожар скомороший зажег? Ты ли, Вася, ремесленник смеха Человек скоморошьего цеха Весь обряженный в огненный шелк И душа твоя, ах весела И колеблются почва и твердь Пусть горит, пусть сгорает дотла Ничего. Это легкая смерть 1969 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 13:45 |
|
Лев Васильев Наверно, каверны и спайки от щедрого ветра в груди. Но рано еще мне фуфайку и койку, и общую пайку и брать на учет погоди! В огнях площадного румянца мы празднуем с листьями танцы, с камнями ведем хоровод — унылые венецианцы гиперборейских широт. Мы чествуем плавленый воздух и пестуем черствый кирпич. О мальчик, на пире подзвездном ты нашу смертельную дозу, не бойся, втройне увеличь! Сапожник, художник и дворник, онколог, смотритель уборных, сантехник и медиевист, задорный писака, затворник и мастер по части убийств, актриса, салопница, прачка, студент и морской офицер — корежатся в страсти безбрачной, таращат глаза свои рачьи в оптический неба прицел. Ан, сей окуляр запотел. Как скатка, уложена кладка, в морщинах суконная гладь. Да разве, мой город, не сладко гранитную каждую складку шинели твоей целовать. А ветер-то, ветер шаманит. Румяного пуще румянит. И пьяного пуще пьянит. Подраненных до смерти ранит. Казненных еще раз казнит. начало 70-х |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 14:03 |
|
ЕВГЕНИЙ ВЕНЗЕЛЬ ну а в небе расцветает аж берлинская лазурь эта краска дорогая по два тюбика за рупь на окне растут цветочки а налево туалет две уборщиковы дочки уцепились в шпингалет между крышами домов и оконной рамою пролетает самолет с быстротою самою в беспокойстве Маня с Дусей широко раскрыли рты как бы он не навернулся с агромадной высоты смотрят а воздушный летчик вдруг летит нивесть куды только в небе как платочек расплываются следы и уборщиковы дочки до положенной поры оборвали все цветочки и заплакали навзрыд 1964 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 21:04 |
|
Белла Ахмадулина СИМОНУ ЧИКОВАНИ Явиться утром в чистый север сада, в глубокий день зимы и снегопада, когда душа свободна и проста, снегов успокоителен избыток и пресной льдинки маленький напиток так развлекает и смешит уста. Все нужное тебе — в тебе самом, — подумать и увидеть, что Симон идет один к заснеженной ограде. О нет, зимой мой ум не так умен, чтобы поверить и спросить: — Симон, как это может быть при снегопаде? И разве ты не вовсе одинаков с твоей землею, где, навек заплакав от нежности, все плачет тень моя, где над Курой, в объятой Богом Мцхете, в садах зимы берут фиалки дети, их называя именем «Иа»? И коль ты здесь, кому теперь видна пустая площадь в три больших окна и цирка детский круг кому заметен? О, дома твоего беспечный храм, прилив вина и лепета к губам и пение, что следует за этим! Меж тем все просто: рядом то и это, и в наше время от зимы до лета полгода жизни, лета два часа. И приникаю я лицом к Симону все тем же летом, тою же зимою, когда цветам и снегу нет числа. Пускай же все само собой идет: сам прилетел по небу самолет, сам самовар нам чай нальет в стаканы. Не будем знать, но сам придет сосед для добрых восклицаний и бесед, и голос сам заговорит стихами. Я говорю себе: твой гость с тобою, любуйся его милой худобою, возьми себе, не отпускай домой. Но уж звонит во мне звонок испуга: опять нам долго не видать друг друга в честь разницы меж летом и зимой. Простились, ничего не говоря. Я предалась заботам января, вздохнув во сне легко и сокровенно. И снова я тоскую поутру. И в сад иду, и веточку беру, и на снегу пишу я: Сакартвело. 1963 |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 21:47 |
|
Белла Ахмадулина БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Все началось далекою порой, в младенчестве, в его начальном классе, с игры в многозначительную роль: - быть Мусею, любимой меньше Аси. Бегом, в Тарусе, босиком, в росе, без промаха - непоправимо мимо, чтоб стать любимой менее, чем все, чем все, что в этом мире не любимо. Да и за что любить ее, кому? Полюбит ли мышиный сброд умишек то чудище, несущее во тьму всеведенья уродливый излишек? И тот изящный звездочет искусств и счетовод безумств витиеватых не зря не любит излученье уст, пока еще ни в чем не виноватых. Мила ль ему незваная звезда, чей голосок, нечаянно, могучий, его освобождает от труда старательно содеянных созвучий? В приют ее - меж грязью и меж льдом! Но в граде чернокаменном, голодном, что делать с этим неуместным лбом? Где быть ему, как не на месте лобном? Добывшая двугорбием ума тоску и непомерность превосходства, она насквозь минует терема всемирного бездомья и сиротства. Любая милосердная сестра жестокосердно примирится с горем, с избытком рокового мастерства - во что бы то ни стало быть изгоем. Ты перед ней не виноват, Берлин! Ты гнал ее, как принято, как надо, но мрак твоих обоев и белил еще не ад, а лишь предместье ада. Не обессудь, божественный Париж, с надменностью ты целовал ей руки, он все же был лишь захолустьем крыш, провинцией ее державной муки. Тягаться ль вам, селения беды, с непревзойденным бедствием столицы, где рыщет Марс над плесенью воды, тревожа тень кавалерист - девицы? Затмивший золотые города, чернеет двор последнего страданья, где так она нища и голодна, как в высшем средоточье мирозданья. Хвала и предпочтение молвы Елабуге, пред прочею землею. Кунсткамерное чудо головы изловлено и схвачено петлею. Всего-то было горло и рука, в пути меж ними станет звук строкою, все тот же труд меж горлом и рукою, и смертный час - не больше, чем строка. Но ждать так долго! Отгибая прядь, поглядывать зрачком - красна ль рябина, и целый август вытерпеть? О, впрямь ты - сильное чудовище, Марина. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 08-04-2012 22:03 |
|
Белла Ахмадулина КЛЯНУСЬ Тем летним снимком на крыльце чужом как виселица, криво и отдельно поставленным, не приводящим в дом, но выводящим из дому. Одета в неистовый сатиновый доспех, стесняющий огромный мускул горла, так и сидишь, уже отбыв, допев труд лошадиный голода и горя. Тем снимком. Слабым острием локтей ребенка с удивленною улыбкой, которой смерть влечет к себе детей и украшает их черты уликой. Тяжелой болью памяти к тебе, когда, хлебая безвоздушность горя, от задыхания твоих тире до крови я откашливала горло. Присутствием твоим крала, несла, брала себе тебя и воровала, забыв, что ты - чужое, ты - нельзя, ты - богово, тебя у бога мало. Последней исхудалостию той, добившею тебя крысиным зубом. Благословенной родиной святой, забывшею тебя в сиротстве грубом. Возлюбленным тобою не к добру вседобрым африканцем небывалым, который созерцает детвору. И детворою. И Тверским бульваром. Твоим печальным отдыхом в раю, где нет тебе ни ремесла, ни муки. Клянусь убить Елабугу твою, Елабугой твоей, чтоб спали внуки. Старухи будут их стращать в ночи, что нет ее, что нет ее, не зная: "Спи, мальчик или девочка, молчи, ужо придет Елабуга слепая". О, как она всей путаницей ног. припустится ползти, так скоро, скоро. Я опущу подкованный сапог на щупальцы ее без приговора. Утяжелив собой каблук, носок, в затылок ей - и продержать подольше. Детенышей ее зеленый сок мне острым ядом опалит подошвы. В хвосте ее созревшее яйцо я брошу в землю, раз земля бездонна, ни словом не обмолвясь про крыльцо Марининого смертного бездомья. И в этом я клянусь. Пока во тьме, зловоньем ила, жабами колодца, примеривая желтый глаз ко мне, убить меня Елабуга клянется. |
|
|
isg2001 Академик Группа: Администраторы Сообщений: 12558 |
Добавлено: 09-04-2012 00:09 |
|
Райнер Мария Рильке По одной подруге реквием (Перевел Борис Пастернак) Я чту умерших и всегда, где мог, давал им волю и дивился их уживчивости в мертвых, вопреки дурной молве. Лишь ты, ты рвешься вспять. Ты льнешь ко мне, ты вертишься кругом и норовишь за что-нибудь задеть, чтоб выдать свой приход. Не отнимай, что я обрел с трудом. Я прав. Кой прок в тоске о том, что трогало? Оно претворено тобой; его здесь нет. Мы всё, как свет, отбрасываем внутрь из бытия, когда мы познаем. Я думал, ты зрелей. Я поражен, что это бродишь ты, отдавши жизнь на большее, чем женщине дано. Что нас сразил испугом твой конец, и оглушил, и, прерывая, лег зияньем меж текущим и былым, — так это наше дело. Эту часть наладим мы. Но то, что ты сама перепугалась и еще сейчас в испуге, где испуг утратил смысл, что ты теряешь вечности кусок на вылазки сюда, мой друг, где все — в зачатке; что впервые пред лицом вселенной, растерявшись, ты не вдруг вникаешь в новость бесконечных свойств, как тут во все; что из таких кругов тяжелый гнет каких-то беспокойств тебя магнитом стаскивает вниз к отсчитанным часам: вот что, как вор, меня нежданно будит по ночам. Добро бы мысль, что ты благоволишь к нам жаловать от милости избытка и до того уверена в себе, что, как ребенок, бродишь, не чураясь опасных мест, где могут сделать вред. Но нет. Ты просишь. Это так ужасно, что, как пила, вонзается мне в кость. Упрек, которым, мочью мне привидясь, ты шаг за шагом стала бы, грозя, теснить меня из легких в глубь брюшины, отсюда — в сердца крайнюю нору, — упрек подобный не был бы жесточе такой мольбы. О чем же просишь ты? Скажи, не съездить мне куда? Быть может, ты что забыла где и эта вещь тоскует по тебе? Не край ли это, тобой не посещенный, но всю жизнь родной тебе, как чувств твоих двойчатка? Я похожу по рекам, расспрошу о старине, пойду водить беседы с хозяйками у притолок дверных и перейму, как те детей сзывают. Я подгляжу, как там земную даль облапливают в поле за работой, и к властелину края на прием найду пути. Я подкуплю дарами священников, чтобы меня ввели в глухой тайник с заветною святыней, и удалились, и замкнули храм. А вслед за тем, уже немало зная, я вволю присмотрюсь к зверям, и часть повадок их врастет в мои суставы. Я погощу в зрачках у них и прочь отпущен буду, сонно, без сужденья. Я попрошу садовников назвать сорта цветов и затвержу названья, чтобы в осколках собственных имен увезть осадок их благоуханья, и фруктов накуплю, в которых край еще раз оживает весь до неба. К тому же в них ты знала толк, в плодах. Перед собой их разложив по чашкам, ты взвешивала красками их груз. Так ты смотрела на детей и женщин, любуясь, как в плодах, наливом их наличья. Так же точно ты смотрела и на себя, как полуголый плод, вся в зеркало уйдя по созерцанье, оно ж по росту не влезало внутрь, и, сторонясь, оно не говорило о видимом — я есмь, но: это есть. И так нелюбопытно было это воззренье, что не жаждало тебя: так чуждо было зависти, так свято. Таким бы я хотел сберечь твой образ в глуби зеркальной, прочь ото всего. Зачем же ты приходишь по-другому? Зачем клевещешь на себя? Зачем внушить мне хочешь, что в янтарных бусах на шее у тебя остался след той тяжести, которой не бывает в потустороннем отдыхе картин? Зачем осанке придаешь обличье печального предвестья? Что тебя неволит толковать свое сложенье, как линии руки, так что и мне нельзя глядеть, не думая о роке? Приблизься к свечке. Мне не страшен вид покойников. Когда они приходят, то вправе притязать на уголок у нас в глазах, как прочие предметы. Поди сюда. Побудем миг в тиши. Взгляни на розу над моим бюваром. Скажи, не так же ль робко рыщет свет вокруг нее, как вкруг тебя? Ей тоже не место здесь. Не смешанной со мной внизу в саду ей лучше б оставаться или пройти. Теперь же вот как длит она часы. Что ей мое сознанье? Не содрогнись, коль мысль во мне блеснет. Понять — мой долг, хотя б он жизни стоил. Так создан я. Не бойся; дай понять, зачем ты здесь. Я ослеплен. Я понял. Я, как слепой, держу твою судьбу в руках и горю имени не знаю. Оплачем же, что кто-то взял тебя из зеркала. Умеешь ли ты плакать? Не можешь. Знаю. Крепость слез давно ты превратила в крепость наблюдений и шла к тому, чтоб всякий сок в себе преобразить в слепое равновесье кружащего столбами бытия. Как вдруг почти у цели некий случай рванул тебя с передовых путей обратно в мир, где соки вожделеют. Рванул не всю, сперва урвал кусок, когда ж он вспух и вырос в вероятье, то ты себе понадобилась вся и принялась, как за разбор постройки, за кропотливый снос своих надежд, и срыла грунт и подняла из теплой подпочвы сердца семена в ростках, где смерть твоя готовилась ко всходу, особенная и своя, как жизнь. Ты стала грызть их. Сладость этих зерен вязала губы и была нова, — не разумелась, не входила в виды той сладости, что мысль твоя несла. Потужим же. Как нехотя рассталась с своим раздольем кровь твоя, когда ты вдруг отозвала ее обратно. Как страшно было ей очнуться вновь за малым кругом тела; как, не веря своим глазам, вошла она в послед и тут замялась, утомясь с дороги. Ты ж силой стала гнать ее вперед, как к жертвеннику тащат скот убойный, сердясь, что та не рада очагу, и преуспела: радуясь и ластясь, она сдалась. Привыкнувши к другим мерилам, ты почла, что эта сделка ненадолго, забыв, что уж и ты во времени, а время ненасытно, и с ним тоска и канитель, и с ним возня, как с ходом затяжной болезни. Как мало ты жила, когда сравнишь с годами те часы, что ты сидела, клоня, как ветку, будущность свою к зародышу в утробе, — ко вторично начавшейся судьбе. О труд сверх сил! О горькая работа! Дни за днями вставала ты, чуть ноги волоча, и, сев за стан, живой челнок гоняла наперекор основе. И при всем о празднестве еще мечтала. Ибо, как дело было сделано, тебе награды стало жаждаться, как детям в возместку за противное питье, что в пользу им. Так ты и рассчиталась с собою; потому что от других ты слишком далека была и ныне, как раньше, и никто б не мог сказать, чем можно наградить тебя по вкусу. Ты ж знала. Пред кроватью в дни родин стояло зеркало и отражало предметы. Явность их была тобой, все ж прочее — самообманом; милым самообманом женщины, легко до украшений падкой и шиньонов. Так ты и умерла, как в старину кончались женщины, по старой моде, в жилом тепле, испытанным концом родильницы, что кочет и не может сомкнуться, потому что темнота, рожденная в довес к младенцу, входит, теснит, торопит и сбирает в путь. Не следовало плакальщиц, однако б, набрать по найму — мастериц вопить, за плату? Можно мздой не поскупиться, и бабы выли б, глоток не щадя. Обрядов нам! У нас нужда в обрядах. Все гибнет, все исходит в болтовне. И, мертвая, еще должна ты бегать за жалобой задолженной ко мне! Ты слышишь ли, я жалуюсь. Свой голос я бросил бы, как плат, во всю длину твоих останков, и кромсал, покамест не измочалил, и мои слова, как оборванцы, зябли бы, слоняясь, в отрепьях этих, если б все свелось лишь к жалобам. Но нет, я обвиняю. И не того, отдельного, кто вспять повел тебя (его не доискаться, и он, как все), — я обвиняю всех, всех разом обвиняю в нем: в мужчине. И пусть бы даль младенчества тогда мне вспомнилась, былую детскость детства уликой озаряя, — не хочу про это ведать. Ангела, не глядя, слеплю я из нее и зашвырну в передний ряд орущих серафимов, напоминаньем рвущихся к творцу. Затем, что мука эта стала слишком невмочь. Уже давно несносна ложь любви, что, зиждясь на седой привычке, зовется правом и срамит права. Кто вправе обладать из нас? Как может владеться то, что и само себя лишь на мгновенье ловит и, ликуя, бросает в воздух, точно детский мяч? Как флагману не привязать победы к форштевню судна, если в существе богини есть таинственная легкость и рвет невольно в море, так и мы не властны кликать женщину, коль скоро, не видя нас, она уходит прочь по жерди жизни, чудом невредима; неравно, что самих нас манит зло. Ведь вот он, грех, коль есть какой на свете: не умножать чужой свободы всей своей свободой. Вся любви премудрость — давать друг другу волю. А держать не трудно, и дается без ученья. Ты тут еще? В каком ты месте? Ах, как это все жило в тебе, как много умела ты, когда угасла, вся раскрывшись, как заря. Терпеть — дар женщин. Любить же — значит жить наедине. Порой еще художники провидят: в преображенье долг и смысл любви. Здесь ты была сильна, и даже слава теперь бессильна это исказить. Ты так ее чуждалась. Ты старалась прожить в тени. Ты вобрала в себя свою красу, как серым утром будней спускают флаг, и только и жила что мыслью о труде, который все же не завершен; увы, — не завершен. Но если ты все тут еще, и где-то в потемках этих место есть, где дух твой зыблется на плоских волнах звука, которые мой голос катит в ночь из комнаты, то слушай: помоги мне. Ты видишь, как, не уследя когда, мы падаем с своих высот во что-то, чего и в мыслях не держали, где запутываемся, как в сновиденье, и засыпаем вечным сном. Никто не просыпался. С каждым подымавшим кровь сердца своего в надежный труд случалось, что она по перекачке срывалась вниз нестоящей струей. Есть между жизнью и большой работой старинная какая-то вражда. Так вот: найти ее и дать ей имя и помоги мне. Не ходи назад. Будь между мертвых. Мертвые не праздны. И помощь дай, не отвлекаясь; так, как самое далекое порою мне помощь подает. Во мне самом. |
| Страницы: << Prev 1 2 3 4 5 ...... 193 194 195 ...... 312 313 314 315 Next>> |
|
| Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ |