[ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Зарегистрироваться ]

СТИХИ О ЛЮБВИ

  Вход на форум   логин       пароль   Забыли пароль? Регистрация
On-line:  

Раздел: 
Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 177 178 179  ...... 312 313 314 315 Next>> ответить новая тема

Автор Сообщение

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 12:36
Евгений Клячкин

Я так ей сказал: `Что я, то и каждый...

Я так ей сказал: «Что я, то и каждый,
и незачем ждать конца».
И губы ее обежали дважды
вокруг моего лица...
(И губы ее обежали дважды
вокруг моего лица.)

И вот как сказал я: «Мои надежды
и страхи твои - это дым».
Но пальцы касались моей одежды,
и был я совсем иным.
(Но гладили пальцы края одежды,
и был я совсем другим.)

Еще я сказал: «Ты - моя свобода,
но рабство твое - это я».
Она же смотрела легко и гордо,
как будто и впрямь - моя.
(Она же смотрела легко и гордо,
смелей и сильней меня.)

Тогда я сказал ей: «Запомни голос
и выдумай все слова».
И вдруг я увидел: я просто олух -
она же во всем права.
(Она мне сказала: «Ты просто олух».
И в общем - была права.)


2 - 7 июня 1967

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 12:53
Ян Сатуновский

Слушай сказку, детка.
Сказка
опыт жизни
обобщает
и обогащает.
Посадил дед репку.
Выросла — большая-пребольшая.
Дальше слушай.
Посадили дедку за репку.
Посадили бабку за дедку.
Посадили папку за бабкой.
Посадили мамку за папкой.
Посадили Софью Сергеевну.
Посадили Александру Матвеевну.
Посадили Павла Васильевича.
Посадили Всеволод Эмильевича.
Посадили Исаак Эммануиловича.

Тянут-потянут.
Когда уже они перестанут?

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 13:10
Всеволод Некрасов

а елок-то
не то Блок
но не только

всяко
и высоко и
далеко
не так высоко
все-таки
как высоко
взято

колесо да колесо
поехало
и как поднялось все
так и приподняло
все это

и поле*
и лес
близкий
неблизкий свет
для кого как
облака
окна
под боком
и слава тебе
север
юг
запад
восток
просто накрепко
Борис
Глеб

наиболее
и от небес близко
как бы
и как нигде

здесь
были
_______________
*и не лепо ли ны
ни ни ни
не нелепо

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 15:57
Дмитриq Быков

Петербург. Начало века.
Ветер.
Снег.
Фонарь.
Аптека.
За окном товарищ Блок.
Он сидит и пишет в блог.

– В мире нечему меняться –
Ни начала, ни конца.
Предо мной идут двенадцать –
За плечами ружьеца.

Лысоваты, безбороды,
Жир на брюхе, оцени!
Это путинские годы –
Были тучными они.

Хороши, скажу без лести,
В длинных кожаных пальто.
Хоть идут они на месте,
Но стабильность же зато!

Вот так Вовка – он речист,
Вот так Вовка – он чекист!
Рашку-дуру охмуряет,
Заговаривает!

Рашка думает – потеха!
Запад думает – да ну...
Трах-тах-тах! И только «Эхо»
Будит изредка страну.

Вот идут они, двенадцать,
Гордо выпятивши грудь.
Чтоб без дела не слоняться,
Каждый отнял что-нибудь.

Первый отнял НТВ –
Легче стало голове!
После был шестой канал,
Но и он не проканал.

Третий год – парнишка тертый:
Был «Норд-Ост», а стал отстой.
Отнял выборы четвертый
И политику – шестой.

Стало резко не до смеха.
Все заткнулись, как на грех.
Трах-тах-тах! И только «Эхо».
«Эхо» плакало за всех.

Ночь.
Пурга.
Фонарь.
Аптека.
У восьмого, мать честна,
В Штатах сдохла ипотека
И стабильность унесла.

На девятый и десятый,
Ставши временным главой,
Править стал какой-то мятый,
Неактивный, неживой.

Без особого успеха
В либерала он играл...
Бла-бла-бла! И только эхо
Повторяло: «Либерал».

И опять идут двенадцать.
Главный враг разоблачен:
Стало «Эхо» обвиняться
В чем попало и ни в чем.

И двенадцатая веха
Оказалась круче всех:
Трах-тах-тах! Прижали «Эхо».
Трах-тах-тах – и только эх.

Так идут державным шагом
В черной коже и шерсти
И, боюсь, считают благом
Пару раз еще прийти.

Мы на радость всем буржуям
Шефа в попу расцелуем,
Зацелуем до крови –
Господи, благослови!

Кто там ходит за бураном
В белом венчике из роз,
В сапогах, в бушлате рваном?
Это точно не Христос.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 17:35
Асад Эппель

Печальна участь секунданта,
И плакать он уходит в лес,
Когда, с его согласья, Данта
Уложит на снегу Дантес.

Но, может быть, на самом деле
Стократ несчастней секундант,
Когда убийцею с дуэли
Поспешно уезжает Дант.

Так ли оно – свидетельств нету,
А смерть барьерная в чести.
И не даровано поэту
Господню заповедь блюсти.

И заряжает пистолеты,
Досадуя, ваш друг-педант...
Но убивают – не поэты,
И виноват – не секундант.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 18:26
Вислава Шимборская

ЗДЕСЬ

Не знаю как где,

но тут на Земле полно всякого.

Здесь изготовляют стулья и унынье,

ножницы, скрипки, нежность, транзисторы,

плотины, остроты, чайные чашки.



Быть может, где-то всякого куда больше,

однако по каким-то причинам там нет живописи,

кинескопов, пельменей, платочков поплакать.



А здесь не перечесть городов с окрестностями.

Какими-то можно очароваться особо,

именовать по-своему

и оберегать от недоброго.



Возможно, где-то есть похожие,

но никто не полагает их красивыми.



Возможно, как нигде или мало где,

у тебя тут особое туловище,

а при нем необходимые приспособления,

дабы не к своим детям добавить собственных.

Кроме того, руки, ноги и ошеломленная голова.



Неведение здесь без устали трудится,

непрерывно что-то подсчитывает, измеряет,

сравнивает,

производя из этого доводы и выводы.



Знаю, знаю, о чем ты думаешь.

Ничего здесь устойчивого,

ибо от всегда до навсегда во власти стихий.

Однако заметь - стихии утомляемы

и долго порой отдыхают

до следующего раза.



Знаю, о чем думаешь еще.

Войны, войны, войны.

Но ведь и между них бывают паузы.

Смирно - люди злые.

Вольно - люди добрые.

По команде смирно сотворяются пустыри.

По команде вольно

На удивление быстро громоздятся дома

и тут же заселяются.



Житье на Земле обходится куда как дешево.

За сны, к примеру, ни гроша не платишь.

За иллюзии - только когда они утрачены.

За пользованье телом - только телом.



И словно бы этого было мало,

вертишься без билета в карусели планет,

а заодно с ней - зайцем - в метелях галактик,

сквозь столь быстротекущие времена,

что ничто тут на Земле не успевает дрогнуть.



Лучше приглядись хорошенько:

стол стоит, где стоял,

на столе листок, где положили,

сквозь приотворенное окно дуновение только воздуха,

в стенах никаких пугающих щелей,

сквозь которые выдуло бы тебя в никуда.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 18:57
Франческо Петрарака

Я Страстью взнуздан, но жестокость шпоры
И жесткие стальные удила
Она порой ослабит, сколь ни зла,
И только в этом все ее потворы;

И к той приводит, чтобы въявь укоры
И муки на челе моем прочла,
Чтобы Любовь ответные зажгла
Смятенные и грозовые взоры.

Тогда, как будто взвидев гнев Зевеса,
Страсть-помыкательница прочь отпрянет, -
Всесильной свойствен равносильный страх! -

Но столь тонка души моей завеса,
Что упованья робость зрима станет
И снисхожденье сыщет в тех очах.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 20:03
Редъярд Киплинг

ТОМПЛИНСОН

Перевод: А.Эппель

И стало так! - усоп Томплинсон в постели на Беркли-сквер,
И за волосы схватил его посланник надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух черт-те куда повлек, -
И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток.
И Млечный Путь отгудел вдали - умолкла звездная марь,
И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь.
"Предстань, предстань и нам, Томплинсон, четко и ясно ответь,
Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;
Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!"
И встала вмиг Томплинсона душа, что кость под дождем, бела.
"Оставлен мною друг на земле - наставник и духовник,
Сюда явись он, - сказал Томплинсон, - изложит все напрямик".
"Отметим: ближний тебя возлюбил, - но это мелкий пример!
Ведь ты же брат у Небесных Врат, а это не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя,
- У нас - не двое за одного, а каждый сам за себя".
Горе и долу зрел Томплинсон и не узрел не черта -
Нагие звезды глумились над ним, а в нем была пустота.
А ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож в ребре,
И стал отчет давать Томплинсон в содеянном им добре:
"Про это - я читал, - он сказал, - это - слыхал стороной,
Про это думал, что думал другой о русской персоне одной".
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,
А Петр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика.
" Думал ,читал слыхал, - он сказал, - это все про других!
Во имя бывшей плоти своей реки о путях своих!"
Вспять и встречь взглянул Томплинсон и не узрел ни черта;
Был мрак сплошной за его спиной, а впереди - Врата.
"Это я знал, это - считал, про это где-то слыхал,
Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал".
"Знал, считал, слыхал, - ну и ну! - сразу лезть во Врата!
К чему небесам внимать словесам - меж звезд и так теснота!
За добродетели духовника, ближнего или родни
Не обретет господних щедрот пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен!
И... да будет вера твоей Беркли-сквер с тобой там, Томплинсон!"
Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,
И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,
Или черным черны от греха, какой и пламя неймет.
И длят они путь свой или не длят - на них проклятье пустынь;
Их не одна не помянет душа - гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,
Что адских племен искал Томплинсон, как очага своего.
Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь,
Дьявол пресек Томплинсону прыть, мол не ломись - не пройдешь!
"Низко ж ты ценишь мой уголек, - сказал Поверженный Князь,
- Ежели в ад вознамерились влезть, меня о том не спросясь!
Я слишком с Адовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,
Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь,
Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть."
И Томплинсон поглядел горе и увидел в Адской Дыре
Чрево красновато красной звезды, казнимой в жутком пылу.
"В былые дни на земле, - он сказал, - меня обольстила одна,
И, если ты ее призовешь, на все ответит она."
"Учтем: не глуп по части прелюб, - но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат, у адовых Врат, а это не Беркли-сквер;
Хоть свистнем с постели твою любовь - она не придет небось!
За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!"
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,
И Томплинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил:
"Однажды! Я взял и смерть осмеял, дважды - любовный искус,
Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус."
Дьявол печеную душу извлек, поплевал и оставил стыть:
"Пустая тщета на блаженного шута топливо переводить!
Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем,
И не зачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!"
Участия Томплинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять.
От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.
"Я же слыхал, - сказал Томплинсон. - Про это ж была молва!
Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!"
"Слыхал, читал, узнавал, - ну и ну! - мастер ты бредни молоть!
Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?"
И Томплинсон решетку затряс, вопя: "Пусти меня в Ад!
С женою ближнего своего я был плотски был близковат!"
Дьявол слегка улыбнулся и сгреб угли на новый фасон:
"И это ты вычитал, а, Томплинсон?" - "И это!" - сказал Томплинсон.
Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,
И он им сказал: "К нам тут нахал мужеска пола проник!
Просеять его меж звездных сит! Просеять малейший порок!
Адамов род к упадку идет, коль вверил такому порок!"
Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны
И плачась, что грех им не дал утех, по младости, мол не грешны!
- По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;
Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.
И вот, ключки назад протащив, как дети, натешившись впрок,
Они доложили: "В нем нету Души, какою снабдил его Бог!
Мы выбили бред брошюр и газет, и книг, и вздорный сквозняк,
И уйму краденых душ, но его души не найдем никак!
Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем,
И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!"
Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек:
"Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог.
Здесь адская пасть, и ниже не пасть, но если б таких я пускал,
Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал;
Мол стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот!
Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежили гость - идиот?"
И дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл,
И вспомнил о Милосердье святом, хоть фирмы честь не забыл.
"И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь,
Коль душекрадцем ты выдумал стать", - и сказал Томплинсон: "А кто ж?"
Враг Человеческий сплюнул слегка - забот его в сердце несть:
"У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать в тебе есть!
И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один,
Но свой закон Гордыне сменен, и я ей не господин.
Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью сидят!
Тебя ж вдвоем замучат сейчас Блудница сия и Прелат.
Не дух ты, не гном. Ты, не книга, не зверь, вещал преисподней Князь,
- Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след.
Ступай хоть какой заработай грешок! Ты - человек или нет!
Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут.
Ты - скверне открыт, пока не закрыт. Чего же ты мешкаешь тут?
Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать!
Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять:
За грех, совершенный двоими вдвоем, поврозь подобьют итог!
И... Да поможет тебе, Томплинсон, твой книжный заемный бог!"

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 22:26
Виктор Ширали

Без выдумки крутой в искусстве пусто.

Включай фантазию и публикой владей!

В том и беда высокого искусства,

Что мало голоса, чтобы прельщать людей.



Представить жутко – саксофон безгрудый,

А контрабас – не лошадиный зад!

Ты лепишь грудь – и возникает чудо,

Ты лепишь зад – и расцветает сад!



Но чтоб ценитель тонкий был в ударе,

И ночью бурно грезилось тебе,

Приставить нужно ляжечки к гитаре,

А ляжки помассивнее – к трубе!

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 22:56
Пётр Андреевич Вяземский

Былое


Томимся ль, странники, мы переходом дальним
И много на пути за нами дней легло, —
Под сумерками дни, под сумраком печальным,
Которым нашу жизнь кругом заволокло.
Надежде чуждые и бедные желаньем,
Покоя одного и молим мы и ждём;
Но в книге памяти с задумчивым вниманьем
Мы любим проверять страницы о былом.
Воспоминание, минувшего зарница,
Блеснёт и озарит пройдённый нами путь
И прожитые дни и выбывшие лица —
Все тени милые — теснятся в нашу грудь.

1862

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 20-02-2012 23:24
Константин Случевский

Про старые годы

Не смейся над песнею старой
С напевом ее немудреным,
Служившей заветною чарой
Отцам нашим, нежно влюбленным!

Не смейся стихам мадригалов,
Топорщенью фижм и манжетов,
Вихрам боевых генералов,
Качавшимся в такт менуэтов!

Над смыслом альбомов старинных,
С пучками волос неизвестных,
С собранием шалостей чинных,
Забавных, но, в сущности, честных.

Не смейся! Те вещи служили,
Томили людей, подстрекали:
Отцы наши жили, любили,
И матери нас воспитали!

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 21-02-2012 12:10
Вероника Долина

Я сама себе открыла

Я сама себя открыла,
Я сама себе шепчу :
Я вчера была бескрыла,
А сегодня - полечу.

И над улочкой знакомой,
И над медленной рекой,
И над старенькою школой,
И над маминой щекой.

Как ни грело всё, что мило,
Как ни ластилось к плечу -
Я вчера была бескрыла,
А сегодня - полечу!

Над словцом неосторожным,
Над кружащим над листом
И над железнодорожным
Над дрожащим над мостом.

То ли дело эта сила,
То ли дело - высота!
Я вчера была бескрыла,
А сегодня я не та.

Кто-то Землю мне покажет
Сверху маленьким лужком...
На лужке стоит и машет
Мама аленьким флажком.

Было время - смех и слезы,
Не бывало пустяков.
Слева - грозы, справа - грозы,
Рядом - стаи облаков.

Как ни мучались, ни звали
Кто остался на лугу -
Я вчера была бы с вами,
А сегодня - не могу...
А сегодня - не могу...
А сегодня - не могу...

1983

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 21-02-2012 12:37
Юрий Карабчиевский

Цыганки бродят по Москве
в нарядах праздничных и пестрых,
и каждая — как южный остров,
лицо скрывающий в листве.

Ребенок тоже вышел в путь
под шалью беспросветно-черной.
Ему в общественной уборной
дадут коричневую грудь.

Его судьба — гадать и красть,
сменять Кавказ на Подмосковье...
Палеолит? Послевековье?
Какой закон, какая власть?

Цыганки бродят по Москве.
Галдят и клянчат папиросы.
И в парке, распустивши косы,
сидят на стриженой траве.

И по асфальту площадей
ползут тяжелые, как гири.
Страной в стране и миром в мире
они живут среди людей.

И в этот мир нам хода нет.
И значит, мы ему не судьи.
Безвестные, чужие судьбы,
чуть слышный зов, чуть зримый след...

Цыганки бродят по Москве
в нарядах праздничных и пестрых,
и каждая — как южный остров,
лицо скрывающий в листве.

1965

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 21-02-2012 12:46
ЛЕВ КРОПИВНИЦКИЙ

ЭТО ВНУШАЕТ НАДЕЖДУ

Причин смерти бесконечно много, а средств,
поддерживающих жизнь, очень мало. Сама возможность
проснуться утром должна расцениваться как чудо.
Цзонкаба

Радостно, что произошли изменения
В комсомоле и в Продмаге № 42.
Но медлительный, проникнутый мессианскими токами
Крик лангусты (вне игры)
Дал (наконец-то!) успокоение травм и комплексов.

Только мышь-матка (вся надежда на нее!)
Цыплят водит и квохчет:
— Один кинул — не докинул.
— Другой — не попал.
— А у третьего — куда голова клонилась, туда и завалилась.
И урок:
— Не шляйся с женой по кабакам!

Всегда даст почувствовать
Разницу между ложью и успокоением
Сизая овсянка, людское нытье, созвездие (пока без номера).
И всех по-прежнему волнует вопрос —
Кто лидер конкурса с протянутой рукой:
Дух бродяжий
Или вор на обслуживании?
(Вот только у Тони жизнь не сложилась.)

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 21-02-2012 21:55
Аксаков К.С.

9 ФЕВРАЛЯ

Позабывши о твердом стремленьи
И закрывши от света глаза,
Я, как прежде, впадаю в волненье,
И дрожит на реснице слеза.

Снова стих я зову позабытый;
Снова рифма мне сладко звучит;
Снова голос, не вовсе убитый,
Поднялся и опять говорит.

Снова сердце, всё полное чувства,
Подымает свою старину,
Снова юность, любовь и искусство
Предстают сквозь времен пелену.

Но минута глубоко печальна;
Но не то, что бывало, в душе;
Точно в дом прихожу я опальный,
Мною виденный в полной красе,

Дом знакомый и милый мне много,
Полный жизни и счастья причуд;
Грусть и память стоят у порога
И по комнатам тихо ведут.

Но не тот уж пришедший; угрюмо
Он встречает все прошлые сны;
Не одна пронеслася в нем дума,
Потрясая души глубины.

Чувство живо, но чувство печально;
Он отрекся от счастья любви;
И он дом покидает опальный
И все грезы младые свои.

Что теснишься ты, прежняя, жадно,
Жизнь моя, в беззащитную грудь?
Мне явленье твое не отрадно;
Никогда не своротишь мой путь.

И восторг, и волненье, и слезы,
И надежда, и радость с тоской,
Ясно солнце, и частые грозы,
Освежавшие воздух собой, -

Мне печально видение ваше;
Я болезненно чувствую вас;
Из разбитой и брошенной чаши
На земле мне не пить еще раз.

Что ты рвешься, о бедное сердце?
Что ты шепчешь свои мне права?
Ты преданьем живешь староверца,
Ты твердишь всё былые слова.

Ты довольно наставшей минутой,
И, к умчавшейся жизни маня,
Прошлым счастьем, тревогой и смутой
Ты безжалостно мучишь меня.

Мне знакомую, старую повесть
Подымаешь ты тихо со дна;
Внемлет ей непреклонная совесть, -
Но тебя не осудит она.

Мне другой, и крутой и опасный,
Предстоит одинокий мне путь;
Мне не ведать подруги прекрасной,
И любовь не согреет мне грудь.

И досуг мой умолкнет веселый
Без раздела с подругой моей;
Одинок будет труд мой тяжелый,
Но его понесу я бодрей.

Глас народа зовущий я слышал,
И на голос откликнулся я.
Бодро в путь, мной избранный, я вышел;
Подвиг строго налег на меня.

И я принял на твердые плечи
Добровольно всю тяжесть труда.
Загремели призывные речи,
И призыв не прошел без следа.

Отдал я безвозвратно и смело
И любовь, и подрули привет -
За народное, земское дело,
За борьбу средь препятствий и бед.

Личной жизни блаженство мне сродно;
Всё откинул решительно я,
Взяв в замену труд жизни народной
И народную скорбь бытия.

Здесь просторно народным простором;
И ничтожен один голосок
Пред народным торжественным хором,
Как пред морем ничтожен поток.

Не от бедности сердца, пугливо,
Тех блаженств я себе не хотел;
Но их голос народа ревнивый
Осудил и оставить велел.

И не было изъято решенье
От страданья и скорби в тиши:
Незнакомо мне чувство презренья
К справедливым движеньям души.

Но слабеют и блекнут, не споря,
И любовь и все прежние сны
Перед шумом народного моря,
Пред движеньем народной волны.

Кто народу явился причастен
И кого обнимает народ,
Тот назад воротиться не властен,
Тот иди неослабно вперед.

Пусть же людям весь мир разнородный
И любви и всех радостей дан.
Счастье - им! - Я кидаюсь в народный,
Многобурный, родной океан!

1848
Москва

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 21-02-2012 22:49
Зинаида Гиппиус.

ЛЮБОВЬ — ОДНА

Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь — одна.

Мы негодуем, иль играем,
Иль лжем — но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна — любовь одна.

Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь... И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном — бесконечность,
Лишь в постоянном глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа — верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.

1896

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 21-02-2012 23:13
Владимир Соловьев

Бедный друг, истомил тебя путь,
Тёмен взор, и венок твой измят.
Ты войди же ко мне отдохнуть.
Потускнел, догорая, закат.

Где была и откуда идёшь,
Бедный друг, не спрошу я, любя;
Только имя моё назовёшь -
Молча к сердцу прижму я тебя.

Смерть и Время царят на земле, -
Ты владыками их не зови;
Всё, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.

18 сентября 1887

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 22-02-2012 12:44
Юрий Шевчук

Я получил эту роль

Haс сомненья грызут, я сомнениям этим не рaд.
Этa мерзкaя тяжесть в груди рaзбивaет любовь.
A покa мы сидим и стрaдaем и скулим у зaхлопнутых врaт
Haс колотят уже чем попaло, дa в глaз или в бровь.


Вот хитрейшие просто дaвно положили нa все,
Haлепив быстро мягкий мирок нa привычных их телу костях.
Лишь смеются нaд нaми, погрязшими в глупых стрaстях,
Им дaвно нaплевaть нa любое твое и мое.


Я получил эту роль, мне выпaл счaстливый билет.
Я получил эту роль, мне выпaл счaстливый билет.

Вопрошaем отцов, но не легче от стройных речей.
Hе собрaть и чaстичный ответ из подержaных фрaз.
Их тяжелaя юность прошлa в дaлеке от вещей,
Тех которые переполнили доверху нaс.

И когдa нaм тaк хочется громко и долго кричaть
Вся огромнaя нaшa родня умоляет молчaть.
И чaстенько не веря в уже подряхлевших богов,
Сыновья пропивaют нaгрaды примерных отцов.

В суете нaступaет совсем одинокaя ночь,
Лезут мысли о третьем конце и уже не до снa.
Hо нa следующий день приводим мы ту, что не прочь,
И тихонько сползaя с постели, отступaет войнa.


Эфемерное счaстье нaполнило медом эфир.
Слaвим рaдость большого трудa, непонятного смыслa своим.
Слaвим рaдость побед, по мaлейшему поводу пир,
И уж лучше не думaть что зaвтрa нaстaнет зa ним.

Безрaзличные грезы, прощaясь однa зa другой,
Улетaют, нaвечно покинув еще одного.
Он лежит и гниет, что-то желтое льет изо ртa.
Это просто неизрaсходовaннaя слюнa.

Слaдость тело видaло, но скоро зaкончился срок.
Он подъехaл незримо к черте, где все рвется зa них.
И в зaстывших глaзaх, обрaщенных к нaчaлaм дорог,
Зaтвердел и остaлся нa век неродившийся крик.

Мне выпaл счaстливый билет
Мне выпaл счaстливый билет
Мне выпaл счaстливый билет

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 22-02-2012 13:16
АЛЕКСАНДР ЛАЙКО

АНАПСКИЕ СТРОФЫ

Не мед, но пот — и по усам,
дурею от жары, не знаю сам,
зачем я, заплутав, сижу здесь дотемна,
смущаю прах ваш, Евдокия Павловна,
зачем речь сбивчивая к вам обращена —

ряд или бред бессвязных сцен
эпохи социальных перемен,
хмелевшей более, чем белое «Мiцне»,
и стольких воробьев проведшей на мякине...
Лишь стреляный трезвел. Но дело не в вине.

А впрочем, может быть, и в нем.
Я пил с утра, потом в хинкальной днем,
но рядом — пляж и крик, вот и забрел сюда —
маяк, погост, обрыв — сижу, гляжу отсюда
на море, на закат, на дальние суда,

на камень ваш — он у обрыва
отчасти гордо, но и сиротливо
возносится среди оград, крестов болезных,
подкрашенных кой-где стараньями родных,
средь греческих разбитых плит, средь звезд железных.

И алюминиевый цвет
по кладбищу разбрасывает свет
довольно радостный. Фонарь, забор, верста —
все та же краска — памятник или ворота,
скамейка ли, киоск, могильная плита...

Что это? Равенства залог?
Уныние грешно, и, видит Бог,
я, Евдокия Павловна, бегу тоски,
но был мне скормлен этот цвет из детской соски,
и он подкрасил кровь, судьбу, потом виски.

Вам трудно, видимо, понять,
нас разделяют ни «фита», ни «ять»,
ни годы, но... галактики. Жары дурман
сбивает с панталыку, и прочел я — Шуманъ,
в то время как на вашем камне — Шауманъ.

И видится подвижный немчик,
сменивший на сюртук кадетский френчик
и ручкой сделавший родне любвеобильной.
— В Россию? — О, майн гот! — Лишь с честностью одной?!
— Он движим бедностью... — И гордостью фамильной!

Оставив Лотхен куковать,
и, отыскав в Санкт-Петербурге мать
вашу — али бабку, что верней — открыл салон
«Корсаж-плюмаж». Так что за дочь был счастья полон
ваш дед по матушке отец Авессалом.

— Мой милый Августин, мой Ав-
густин, — певал он, толику приняв.
Коль дочек семеро, то что тянуть нуду -
сам и венчал по православному обряду,
призвав чету к любви, терпенью и труду.

Ну что за диво! Братья Гримм!
Ай, сказка, да еще поездка в Рим.
Неужто к россам был вельми свободный въезд?
На современный взгляд — фантастика. И выезд?!
Ваш прах свидетельствует перемену мест.

Сейчас, любительница муз,
анапский поэтический союз
навряд бы отпустил на монолит рубли,
как вас читатели бы в массе ни любили —
певицу строек и берез родной земли.

С рублями, Евдокия, н-да...
Я сызмальства без них. И навсегда.
Привык. Но вам-то без привычки — просто швах.
Вот хорошо бы родственник какой во швабах —
глядь вспомнит и пришлет пяток ночных рубах.

Такой пейзаж и антураж.
Рубахи — мелочь. И кидаться в раж —
лишь Господа гневить. Считайте — повезло,
что есть на ЧТО надеть (то есть в наличье тело),
и можно, сжав персты, перекрестить чело.

Шалеет время. Кроме злобы
еще есть трус и водка. Ей особый
почет — течет, строив строителей державы,
где питие веселием считалось, но, увы,
теперь лишь тризной отдает. И кильки ржавы.

Простите, беспокою вас.
Воображенье, а скорее глаз,
напишет старую Анапу, городок,
который был, конечно же, на новость падок,
а новость — ваш приезд и кашель, и платок.

От Петербурга вдалеке
вы в белом платье, с зонтиком в руке,
предчувствуя тоску, у моря взаперти
кляня болезнь, свалившуюся так некстати,
совсем не думали свою здесь смерть найти.

Наоборот, куда острей
средь греческих фелюг, шаланд, сетей,
хожденья к маяку, прогулок на базар,
где Снайдерс бы поблек, а дыни лили сахар,
почувствовали вы вам свыше данный дар.

Итак, что ране вы писали?
Цитировать стихи возьмусь едва ли,
но думается, было: «не иссякли звуки»,
и жертвенность, и «мановение руки»,
кого-то призывающей «идти на муки».

И он пошел. Влюбленный в вас,
в признаниях своих он всякий раз
сбивался с темы, и... «Свобода... Идеал...»,
и сетовал на жизнь, на то, что мало сделал,
и вот пошел в народ. Но тот его не звал.

Был бит зело под Костромой
и в длинных письмах из тюрьмы домой
описывал свой новый быт и звал к борьбе,
а вам прислал стихи («строги не будьте к пробе»),
где ВАМ исправлено на жирное ТЕБЕ.

Той осенью вас представлял
широкой публике один журнал,
до дыр зачитанный им в ссылочной дыре.
Зимой с тоски покончил он с собой на Каре,
и вы, грустя, венчались в том же декабре.

Затем с супругом вы в Париже,
Карлсбад и дале Альпы — санки, лыжи —
весна в Венеции и лето в Палестине,
где крест, висевший на гостиничной стене,
вдруг натолкнул на мысль, осмеянную ныне.

Смех, впрочем, начался давно.
В век девятнадцатый так неумно
науке предпочесть миф, обращенный в прах;
в двадцатом веке этот смех притих на нарах,
был «посильнее Фауста» немотный страх.

На жизнь свой отоварив чек,
скудеет человек в научный век.
И впрямь — чего искать на рубль пятаки,
когда душа легко переместилась в пятки
и там покойно ей? Да будут сны легки!

Во всех обличьях хороша
загадочная русская душа —
палач или Пугач, лампасы пришлеца...
Где милосердия (да и была ль) сестрица?
А злобе несть числа, и мести несть конца...

И открываю я напиток,
скорее приготовленный для пыток,
чем для торжественных и прочих возлияний
(глоток — желудок твой завоет, точно Вий) —
«Кавказ», «Агдам», «Долляр» — какой букет названий!

Курорт. Нет водки. Хлещешь дрянь.
А вы-то что пивали? Финьшампань?
На променаде, в Царском будучи Селе,
обедая, что принимали, в самом деле,
коль возвращались в Петербург навеселе?

Муж, славный малый, интендант,
пил водку, и блистал его талант
вышучивать накал передовых идей,
эмансипированных дам и нервных дядей —
прямых, как трости, новых, так сказать, людей.

Быть может, и смешны они,
но вы заметили, что ваши дни
заполнили их злость, и жесты, и слова.
Не принимать? Порвать? Но как? Друзья. И снова
за чаепитьями болела голова.

Вы в кресле у окна скучали,
но вас ничуть друзья не замечали,
а разговор случись — сведется все к упрекам,
как школяру — линейкой по рукам,
за равнодушие к общественным порокам.

Летят года. Хандра. К тому ж
при ипподроме покупает муж
так, в общем, пустячок... Аптеку. Се ля ви.
На это милый тратит уйму сил и крови,
твердя, что лошадь стоит, как и Русь, любви.

Он одержим. Его проект:
им в компаньоны взят один субъект,
который только что покинул Новый Свет.
По типу тамошних — он в тонкостях все знает —
в аптеке ставятся столы а ля фуршет.

— Двойная выгода, ма шер,
пошаливают нервы, например —
в аптеку поспешит педант — пожалте, бром,
но игроки завзятые стоят на старом —
анисовая, расстегаи, старка, ром.

Муж, отдалившийся делами,
друзья да критика (та, между нами,
уверена: в Руси словесность лечит плетка) —
все это по весне на белизне платка
дало кровавую отметину — чахотка.

К концу идет напиток мой...
Уже смеркается. Пора домой.
Что ж, Евдокия Павловна, пора отсель.
А дом, где жили вы, дом капитанши Стессель,
стоит. Там за трояк снимаю я постель.

Теперь в нем несколько семей.
Хозяйкина племянница, ей-ей,
еще жива, и ей курорт дает навар.
Отнюдь не бедствует, она же мой шеф-повар,
и ставит ввечеру старушка самовар.

Все в детстве остро и пестро.
Ей помнится: колышется перо
на модной шляпе бывшей фрейлины двора;
Киссиди, местный туз, гурман; торговцев свора;
помещик тульский Мнев и вы, и доктора.

Тянулись дни не без печали,
но вас заметили и привечали.
В дворянском вечер был (афиша и билеты),
и вы прочли без позы и без суеты
свои любимые последние сонеты.

Открыв бювар, глядите вы
в окно, ослепшее от синевы,
где игры Бёклина мрачны, но и легки;
сквозь слезы — то ли утреннего моря блестки —
перебираете тюремные листки.

— Мой мальчик, бедный мой, прости
стихи мои тех лет и отпусти
грех суетливости произнесенных слов,
овации университетских залов,
тот рыцарский, скликающий на подвиг зов.

Давно и рано ты угас, —
вы говорите с ним, в который раз
ему или себе пытаясь объяснить —
что? Жизнь? Судьбу? Рыдаете, клянетесь помнить,
и мысль теряется, и разговора нить.

— Раз в месяц-два письмо бывает,
наш общий друг меня не забывает:
"...попалась на глаза в журнале ваша пьеса.
Все тот же темный миф, нелепость, чудеса...
В глазах передовых людей вы — враг прогресса".

Ну что ж, мне не о чем тужить.
Я независимо пыталась жить,
писать, не думая при этом ни о ком,
кто и куда меня зачислит ненароком...
Неужто и твоим я стала бы врагом?

Я фотографию твою
от мужа, словно грешница, таю,
но мною он любим — Господь его храни.
Тут плакал, как дитя, уткнувшись мне в колени.
Так вот... Я говорю бессвязно, извини.

Горяч наш общий друг весьма,
и злобой веет от его письма;
видна она в его речах, статьях — везде,
но разве ненависть подвигнет нас к свободе?
Свобода ненависти приведет к беде.

Скажи, как это получилось —
все вами отдано уму на милость,
но ум наш так лукав, жесток и хладнокровен!
Мы сердце жертвуем ему, но сердце не овен,
оно лишь ставит человека с Богом вровень.

Мне хуже. Потому боюсь,
что не успею — вот и тороплюсь
закончить несколько моих заветных пьес...
От мужа телеграмма — как он это вынес? —
аптека лопнула, а компаньон исчез.

О, Комендантский ипподром —
и шум, и крик, рукоплесканий гром!
Будь я мужчиной, думаю, наверняка
и мне б понадобилась, подвернись, аптека,
соседство праздника — азарт, игра, бега!

Осталось мне немного дней.
Не потому ль на жизнь смотрю жадней,
а жить мне стоит превеликого труда.
Спасибо Господу, хоть пишется покуда,
вот только слово — мучает, как никогда.

Что слово? Личный путь к свободе.
А что до отзвука в народе,
то, чем он явственней, тем в слове фальши
больше... А там уж и "все средства хороши
в стяжании свободы для Руси и дальше".

Бутыль пуста. Еще б глоток!
Простите, что прервал я монолог,
продолжив вашу речь в последних двух строках,
В безвременье всегда приходит мысль о сроках,
где ты, трубач, с трубою золотой в руках?

Пусть медленно она звучит,
волчица воет и петух кричит,
и смертный человек, сей глиняный сосуд,
глухонемого века молчаливый рекрут,
услышит звук, прозреет срок, увидит Суд.

Ужель при жизни повезет,
и я, рожденный в беломорканальский год,
в Отечестве своем и твердь, и честь найду,
и из души все бывшее навек избуду,
а там и в гроб в раскаянной земле сойду?

Ах, Евдокия, вы поверьте,
прекрасный год вы выбрали для смерти —
на рубеже веков, эпох, девятисотый.
Вы не увидите, как двинется Батый —
двадцатый век. Да с перышком, да косоротый...

Луна взошла. Горит неон.
Мерцают буквы — Эжени Коттон.
Из корпуса выходит санаторный люд,
в мужских объятьях мамы-одиночки тают,
и дети их под кипарисами снуют.

Прибоя нарастает звук,
и говор гальки — деревянный стук —
до дрожи холодит, и тут я нездоров,
когда летейских слышу музыку оркестров —
стук бирок на ногах — фанеру номеров.

Что до трубы, то здесь она
по вечерам отчетливо слышна —
плывет ее металл и стонет вдалеке,
клубится пыль на танцплощадке в парке,
и тяжко мне идти, хотя я налегке.

Гремят в акациях цикады,
гульба, любовь, вечерние наряды,
и средь толпы — забвенья, водки ли алкая —
с народом в ногу, иль почти, шагаю я...
И море Черное шумит, не умолкая.
Москва, 1981—1983

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 22-02-2012 13:33
СЕМЕН ГРИНБЕРГ

МАХА

Где пальцы смуглые обхватывают плечи,
И столбики сосцов зияют меж локтей,
И лядвии, совсем по-человечьи,
Крыла полуокруглых лебедей,
И губы — продолжение одышки,
И очи опадают в немоту,
Качаются гусиные лодыжки —
Простреленные птицы налету,
И лоновище кажется пернатым,
С обеих осененное сторон,
И путь к нему изнанкою покатой,
Где вздрагивает влажный махаон.
Но действо, оставляемое в раме, —
Потоки полированных ногтей,
Ключицы, поглощенные руками,
И столбики меж скрещенных локтей.

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 177 178 179  ...... 312 313 314 315 Next>> ответить новая тема
Раздел: 
Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ

KXK.RU